Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

Он закончил тем, что связал эти наблюдения с рассуждениями о современной литературе, в которой также доминирует, на его взгляд, антииндивидуалистическое, монолитное мировоззрение, которое он отвергал: «Нужно быть или фанатиком (то есть человеком односторонним и ослепленным) или шарлатаном, чтобы действовать как член школы» (там же, 385). В других статьях Кузмин превозносил современных ему писателей, избегающих единообразия и создающих произведения, характеризующиеся стилистическими новшествами, сочетающих сдвиг плоскостей и временных периодов и отвергающих несовременное спокойствие и умиротворение [Кузмин 1923:163] («Письмо в Пекин»)[379]. Озабоченность Кузмина антииндивидуалистическим характером революции резонирует с более ранними предупреждениями Брюсова[380].

Стилистика и место действия «Смерти Нерона» отражают художественные и политические идеи и реакции Кузмина в первое десятилетие советского правления. Он использовал фигуру одного из главных героев – Нерона – как аллегорическое предупреждение о пугающих политических и художественных тенденциях, которые он видел в своем времени. Исполненный в начале своего правления решимости осчастливить всех своих подданных, Нерон вскоре осознает, что «власть разрушает всякие иллюзии» [Кузмин 1994, 1: 350][381]. Некоторые из его подданных, однако, остаются приверженцами недостижимых идеалов, провозглашенных императором, и Нерон как могущественный представитель этих идеалов становится объектом поклонения в острой сатире об ошибочности обожествления земной власти и неисполнимых мечтах, которые власть может пытаться воплотить, неся угрозу. Тем временем Кузмин использует легенды о «Нероне – творческой личности», чтобы представить читателю абсурдную пародию на истинно творческого человека: нереализуемые мечты любого рода, когда их пытаются осуществить, ведут к разрушению личности – и вслед за этим искусства и культуры.

Имперские большевики

О, если бы у римского народа была только одна шея!

Калигула, римский император.

Из Светония, «Жизнь двенадцати цезарей» (нач. II века)

Когда мы впервые сталкиваемся с образом будущего императора Нерона у Кузмина в первом действии пьесы, он потерявший отца и живущий в бедности шестилетний мальчик, отправленный после изгнания своей матери Агриппины к тетке Лепиде. Юный Нерон развлекается постановкой новых танцев, которые разучивает со своим учителем Пертинаксом, и жаждет внимания и любви[382]. Пять лет спустя, предвосхищая историю с поджогом нескольких районов Рима, Нерон рассказывает Пертинаксу о своей тяге к утоплениям, пожарам и землетрясениям – к «чему-нибудь необыкновенному» (333). У Кузмина Нерон переживает свой первый сексуальный опыт в четырнадцать лет с юношей по имени Сервилий. Нерон, охваченный привязанностью Сервилия к нему, стремясь показать себя достойным партнером, словно Христос, берет на себя вину и несет наказание за кражу яблок с любимой яблони тети, которую на самом деле совершили двое местных мальчишек. Когда же Сервилий говорит, что считает Нерона недостаточно высоким, тот жестко осаживает бывшего возлюбленного и клянется, что переломает ему ноги. Так подготавливаются декорации будущего Нерона – лицедея, мечтателя, лже-Христа и императора.

Вскоре удача поворачивается к Нерону лицом. Его мать выходит замуж за императора Клавдия, ее дядю, и тот соглашается усыновить Нерона, сделав его следующим в очереди на трон[383]. После этого подарка фортуны Нерон жаждет творить добро и прослыть благодетелем. Направив свое великодушие на все человечество, он восклицает:

Я клянусь, все будут счастливы, ни одной минуты не пройдет без благодеяний, ни капли крови не прольется, я все отдам, судить я буду милостью, никто не уйдет от меня с пустыми руками, я ни от кого не буду скрывать своего лица, для всех буду танцевать. Я всем буду радость, утешение, опора. Само имя Нерон будет звучать как благовестие! (340).

Слова Нерона вызывают восторг у его новых приверженцев, которые на языке православной церкви объявляют его святым («свят Нерон» (340))[384].