Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

И хотя теперь в Россию пришла революция, нарушившая это равновесие, Блок боялся, что антиреволюционные силы могут помешать достигнутому прогрессу. В поэме «Двенадцать» невидимый враг все время угрожает двенадцати марширующим красногвардейцам, а журнал, опубликовавший поэму на второй странице, отвел первую под антибелогвардейские лозунги [Орлов 1978: 585]. В конце концов сам Блок был убежден в том, что произошла необычайно важная перемена, но признавал, что большая часть человечества, в том числе и в России, не смогла понять всю масштабность и значимость недавних событий. Он написал в «Катилине»: «Большая часть людей ведь не могут себе представить, что бывают события… мы знаем, что… происходят события в жизни человечества: бывают мировые войны, бывают революции; рождается Христос… Но те, кто так думает, всегда – в меньшинстве» (84–85).

Презрение Блока к современной ему Европе, включая «реакционные» и «буржуазные» элементы российского общества, четко прослеживается в «Катилине». Он видел неоспоримое сходство между бездумным римским обществом времен Катилины и полным страха (и в то же время угрозы) положением Европы и европеизированной России. Он утверждал, что цели римского образования были схожи с целями образования в современной Европе: «Так ведь воспитывается всякий средний человек в современной Европе: упражнять волю, не падать духом, сохранять всегда бодрость, готовиться стать хорошим пушечным мясом и гражданином» (66). Он заявлял, что в его дни в России были свои Цицероны (72). Он горевал по поводу того, что римских поэтов читают так же мало, как и современных (82)[246]. И, что еще более важно, он утверждал, что оба общества созрели для взрыва – как «тот “языческий” старый мир, где действовал и жил Катилина», так и «этот, “христианский” старый мир, где живем и действуем мы» (70,61,80). И хотя Рим «продолжал руководиться старой, провинциальной, мещанской, позитивной моралью», Блок полагал, что это происходило «накануне того времени, когда в мир пришла новая мораль» (78). А римской культуре «через несколько десятков лет был произнесен навеки и бесповоротно приговор на другом суде – на суде нелицемерном, на суде Иисуса Христа» (73). Заговор Катилины, по утверждению Блока, предвозвестил куда более масштабные изменения, которые принес в римский мир Иисус – в этом и кроется значимость Катилины:

В его [Катилины] время подул тот ветер, который разросся в бурю, истребившую языческий старый мир. Иго подхватил ветер, который подул перед рождением Иисуса Христа, вестника нового мира.

Только имея такую предпосылку, стоит разбираться в темных мирских целях заговора Катилины; без нее они становятся глубоко неинтересными, незначительными, ненужными; исследование их превращается в историческое гробокопательство филологов (71)[247].

В своей чувствительности к приближающимся изменениям, принесенным ветром Христа, Катилина заслуживал сравнения с русскими большевиками, которые тоже выступали против устоявшегося порядка и олицетворяли для Блока силу масштабных перемен, которая должна была распространиться по всему загнивающему Западу. В дневниковой записи от 11 января 1918 года Блок говорит: «Европа (ее тема) – искусство и смерть. Россия – жизнь» (7: 318)[248].

В написанном в мае 1918 года письме (оставшемся неотправленным) к Зинаиде Гиппиус, которая была в ужасе оттого, что Блок принял большевистский режим, он подтвердил свое мнение о гибели Европы и старой России и приходе новой эры:

Неужели Вы не знаете, что «России не будет» так же, как не стало Рима – не в V веке после Рождества Христова, а в 1-й год I века? Также – не будет Англии, Германии, Франции. Что мир уже перестроился? Что «старый мир» уже расплавился? (7: 336)[249]

Как он объяснил в одной из работ, «той России, которая была, – нет и никогда уже не будет. Европы, которая была, нет и не будет… Мир вступил в новую эру. Та цивилизация, та государственность, та религия – умерли. Осуждены теперь присутствовать при их гниении и тлении» (6: 59).