Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

Отсюда уважение Блока к Катилине. Отсюда его пылкое высказывание во время спора в январе 1918 года, кода он заявил, что видел ангельские крылья за спиной каждого красногвардейца [Чуковский 2010].

Таким образом, для Блока трансформация, когда она необходима, влечет за собой боль и жертвы, и Блок не исключал и для себя необходимости отказаться от того, что он больше всего любил. В самые первые дни после революции он сказал поэту Владимиру Маяковскому, что революция – это «хорошо», а затем добавил: «Они сожгли мою библиотеку в деревне» [Якобсон 1992: 55]. Разгром Шахматово, его любимой усадьбы, где он провел много идиллических летних дней, преследовал Блока, несмотря на его веру в необходимость разрушений, принесенных революцией. Он написал в записной книжке 22 сентября 1918 года, что Шахматово ему снилось (ЗК: 428), а 12 декабря того же года – что накануне плакал из-за него во сне (ЗК: 439). Он также с сочувствием отразил, как его жена со слезами, но решительно приветствовала «новый мир», добавив после описания лаконичное «да» (7: 325). Тем не менее он продолжал утверждать, что жестокость большевиков необходима для свержения понятий дореволюционного «старого мира». В ответ на отчеты о голодных смертях в российской провинции он отметил в записной книжке 21 июля 1918-го: «Так и будет (вымирание и т. д.), пока все будет тянуть на государство, церковь, цивилизацию, “культуру”, национальность, и т. д. и т. д.» (ЗК: 417). Он также постоянно критиковал своих соратников-интеллектуалов за нежелание принять революцию и ее перегибы, нацеленные на то, чтобы подтолкнуть Россию к проживанию мифа революции, на преобразование России, а затем всего мира и на их переход в новое состояние бытия.

Святой гнев, святая революция

Мысль о традиции (нарушение традиции есть тоже традиция).

Александр Блок. Записная книжка,

30 декабря 1918 (ЗК: 442)

В «Катилине» и поэме «Двенадцать» Блок изобразил предшественников революции – большевиков – от Катилины до Иисуса: ведь русскую революцию он помещал в цепочку вдохновенных, преобразующих бунтарских деяний. Единые в своей преданности разрушению статус-кво, эти фигуры тем не менее были частью извечной схемы. Наряду с «сеющими ветер» революционерами Блока существовала еще одна, не менее важная группа мифотворцев: мыслители или писатели, чье участие в процессе состояло в изложении революционных историй. Для Блока, стремившегося озвучить революционные мифы России, можно выделить несколько особо важных предшественников: Ницше и Вагнер, а также Вячеслав Иванов, добавивший христианскую канву в «дионисическое торжество» Ницше [Ницше 1990,1:70], и Эрнест Ренан, чья биография Христа как революционера навлекла на автора порицание, но заворожила многих его современников.

Когда Блок работал над «Катилиной» и предисловием к «Искусству и революции» Вагнера, его мысли возвращались к книге, которую он когда-то назвал «откровением»: «Рождению трагедии» Ницше с предисловием Вагнера (ЗК: 84). Блок тщательно изучил идеи Ницше в 1906 году и тогда же в декабре заполнил несколько страниц своей записной книжки кратким изложением «Рождения трагедии», с вкраплением многочисленных примечаний (ЗК: 78–84)[259]. Большинство заметок посвящены рассуждениям о значимости греческой трагедии и различиях между Аполлоном и Дионисом в соответствии с позицией Ницше. В одном месте Блок отметил, что не мог записать все, что заинтересовало его в книге: ведь это было бы слишком длинно (ЗК: 84). Тем не менее отказ Ницше от своей «отжившей» культуры и призыв к «великолепному, даже торжествующему существованию, в котором все наличное обожествляется независимо от того, добро оно или зло», проникли в до– и послереволюционную прозу Блока [Ницше 2007: 6][260]. Убежденный в обреченности собственной культуры, Блок предсказывал, что дионисийский ветер унесет прочь известный ему мир.

Однако, в отличие от Ницше с его «антихристианской оценкой жизни» (ЗК: 78)[261], Блок утверждает, что этот ветер сравним с тем, что вырвался на свободу при рождении Иисуса Христа. В этом высказывании прослеживается заметное влияние Иванова[262]. В «Религии Диониса» (1905) Иванов заявляет, что поклонение Дионису, в особенности в интерпретации Ницше, можно рассматривать как предшествующее христианству[263]. Поклонение и Дионису, и Христу, по мнению Иванова, включает психологическое преображение верующего через состояние оргиастического экстаза [Rosenthal 1986: 22]. Иванов считал это условие особенно применимым к раннему христианству: «Ибо христианство, каким оно было в первую пору, понятно только при допущении некоего оргиастическаго состояния душ, пред которыми внезапно весь мир явился иным, дотоле нечаемым, потому что внутренне изменились они сами» [Иванов 1905: 139].