Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

В добавление к поэзии Катулла, по утверждению Блока, «наша современность» помогает «восстановить ритм римской жизни во время революции» (80). Перевернув эту парадигму, можно предположить, что темп римской жизни, выраженный галлиамбами Катулла, помогает воссоздать настроения революционной России почти два тысячелетия спустя. Для Блока литературное творчество неразрывно связано с окружением автора. Его внимание к Катуллу и Аттису должно, таким образом, указывать на связь со средой, в которой существовал Блок, и с самим Блоком. В контексте «Скифов» история Аттиса, добавленная к Катилине и большевикам, высвечивает русско-римский миф Блока.

В «Скифах», написанных во время переговоров, приведших в конце концов к выходу России из участия в Первой мировой войне, Блок призывал современную ему Европу отказаться от войны и приветствовать мировую революцию. В дневниковой записи от 11 января 1918 года Блок выразил свою реакцию на «никакой» результат в брест-литовских переговорах в форме предупреждения европейским нациям. Если они отвергнут предложение России о мире, пишет он, то Россия откажется от роли буфера между Европой и Азией: «мы широко откроем ворота на Восток», сделав Европу уязвимой для ударов с той стороны. Сами русские превратятся, по его словам, из арийцев в азиатов, став частью этой угрозы: «Мы и покажем вам, что такое варвары» (8: 317). В стихотворении он вернулся к этим темам, изображая взбешенных русских с их изменчивой самоидентификацией как скифов[281]. После упоминания в эпиграфе стихотворения Владимира Соловьева «Панмонголизм» Блок заявляет: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, \ С раскосыми и жадными очами!» (3: 360). «Скифы» заканчиваются следующим предупреждением:

В последний раз – опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира! (3: 362)

Блок говорит о русских, соотнося их с «Востоком» и «варварством», и это укрепляет читателя в его понимании, что Аттис – ключевая фигура «Катилины». Аттис, как мы помним, движется с Запада на Восток, когда его охватывает неистовство, насланное Кибелой, и происходит его преображение. В этот момент, оторвавшись от знакомой ей цивилизации, Аттис оплакивает произошедшие с ней изменения и свою судьбу, но не в силах вернуться к прошлой жизни. Сила Кибелы могущественнее, чем любые сожаления Аттиса, и Аттис проживет остаток дней ее рабом. Схожим образом, встав на путь революции, Россия, по мнению Блока, должна была вынужденно отречься от «цивилизованных» европейских элементов в себе. Русская революция, явившаяся ответом на «дух музыки» блоковского времени, означала конец Западной Европы и многовековой «цивилизации». Как «варвары», когда-то напавшие на Рим, русские революционеры угрожали смести загнивающую Европу дионисийской волной разрушения. История Аттиса служила предупреждением и русским, и европейцам: каким бы трудным и болезненным ни было преображение, невозможно противостоять революционной волне, с которой оно пришло. И хотя эта революция, как и предшествующие, может угаснуть, ее преобразующий дух проявит себя, как только опасный ветер задует вновь, готовый подхватить новое поколение революционеров. Живучие мифы о революции, сохраненные в искусстве и ждущие лишь толчка к возрождению, станут частью этого ветра.

Незадолго до написания «Катилины», во время прочтения Ренана, Блок задумал пьесу об Иисусе, которая так и не была написана. В ней он хотел изобразить «грешного» Иисуса, чьи встречи с апостолами напоминали сходки русских революционеров. Интересно, что Блок характеризовал Иисуса как «художника», который «все получает от народа» (7: 317). И, как потенциально андрогинный Иисус в «Двенадцати» и оскопленный Аттис Катулла, этот Иисус тоже «не мужчина, не женщина» (7: 316). В этой фигуре Иисуса сходятся много других: Катилина, красногвардейцы из «Двенадцати», Катулл, Аттис и сам Блок. Все эти личности отзываются на музыку своей эпохи, на дионисийский ветер, кроющийся в глубинах «народной» революционной ярости. Катилина и красногвардейцы, пусть они и небезупречны, действуют во имя свободы и тем самым оправдывают свою жестокость. Аттис, изувечивший себя самого, напоминает обреченного революционера Катилину и самого Блока. И, что, вероятно, еще более важно, Катулл и Блок, чувствительные к разрушительной, но вдохновляющей музыке вокруг них, улавливают революционную мелодию, оставляя ее в наследство будущим поколениям. Каждая из этих фигур становится частью блоковского Иисуса – революционного художника, проживающего и воскрешающего вековые мифы о революции.