Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

В то же время, хотя сонеты и отражают поворот Иванова от России в сторону Рима, они показывают и его неизбывную веру в то, что он считал идеальной задачей русского творца XX века: объединение Востока и Запада для создания Царства Божьего, характеризующегося религиозной и культурной общностью и единством человека и божественного начала, а также времени и пространства, через активное творческое созидание священной памяти. Для Иванова и других русских символистов, писавших о Риме, предсказываемое ими господство божественного до некоторой степени сосуществовало с властью земной, часто ассоциировавшейся у Иванова с национализмом. Если предшествующие авторы, погруженные в бурную революционную среду России, делали акцент на столкновении между этими двумя силами и в особенности уделяли внимание раннехристианскому периоду, эмигрант Иванов, отныне погруженный в атмосферу непрерывной культурной истории Вечного города, подошел к вопросу объединения священного и имперско-националистского начал иначе. Для него священное и имперское начала составляют часть более глобального, опирающегося на римскую почву нарратива о смерти и воскресении, в котором земная власть – иногда парадоксальным образом – может получить одобрение божественного начала и затем переродиться в священный универсализм. Процесс уходит корнями в Святое Откровение и мифы, и поэт, опираясь на соответствующий опыт своих предшественников – творцов, призывает и подталкивает свою нацию исполнить предначертанную ей задачу объединения. Говорят, что Вергилий предсказал и воплотил в своей «мессианской» четвертой эклоге преображение земного Рима в венчающее мир своим куполом христианское царство, к которому стремился Августин и которое в его идеальной форме воспел Данте. Схожим образом Иванов заявляет о своей роли русского поэта-пророка в приближении желанной эпохи христианского единства. В «Римских сонетах» Рим отражен в многочисленных своих видах и этапах становления и воплощает собой государство как творческий союз, где земная власть подчинена божественному и сосуществует с ним в процессе художественного созидания. Отказавшись от надежды скорого воплощения Россией его идеи о статусе всех объединяющего Третьего Рима, к которому он ранее стремился, и взамен того обратившись к самому Риму, Иванов тем не менее утвердил место для русского художника и его священных целей в многообразном Риме, отраженном в его сонетах.

Памятники и духовные инициации

Сын Анхиза, поверь: в Аверн спуститься нетрудно,

День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.
Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться —
Вот что труднее всего!..

Вергилий. Энеида (I в. до н. э.)[286]

Решение Иванова переехать из России в 1924 году в «его любимый Рим», как скажет позже его дочь Лидия [Иванова 1992: 50], трудно назвать случайным. Город давно привлекал его в историческом и культурном аспекте. В 1886 году юный аспирант Иванов начал пять лет изучения римской истории в Берлине у таких исследователей, как Теодор Моммзен. Позже он проведет несколько лет в Риме, заканчивая свою диссертацию на латыни по системе налогообложения в Риме периода Империи[287]. И хотя его интеллектуальные интересы вскоре развернулись в сторону Древней Греции и, в частности, культа Диониса, Рим продолжал играть важную роль в его жизни. Там в 1893 году Иванов встретил свою вторую жену Лидию Зиновьеву-Аннибал, ставшую для него величайшим поэтическим вдохновением. Пара затем провела год в Англии, где Иванов, спрятавшись в читальном зале Британского музея, проводил исследование «религиозно-исторических корней римской веры во вселенскую миссию Рима» (2: 21).

После смерти Зиновьевой-Аннибал в 1907 году Иванов обрел свою любовь к ней в обновленном виде, как считал он сам, в чувствах к ее дочери от первого брака Вере Шварсалон. В 1910-м Иванов и Шварсалон решили пожениться в Риме, их сын Дмитрий Иванов родился в 1912 году[288]. Семья Ивановых провела зиму 1912–1913 года в Риме, после чего они вернулись в Россию – к войне, революции, холоду, голоду и болезням. Когда Вера в возрасте тридцати лет умерла в 1920 году, Иванов с двумя детьми провел четыре года в Баку, где он преподавал литературу, включая античную, восторженным студентам только что основанного Бакинского университета, а потом вернулся в Москву[289]. Таким образом, отъезд Иванова из Советского государства стал возвращением к городу, культуре и истории, которые были ему хорошо знакомы[290]. В стихотворении «Laeta», написанном Ивановым во время его первой поездки в Рим в 1892 году, он называет город «родиной новою», хоть и заявляет о своей верности России (1: 638).