Третий Рим. Трилогия

Большое «гостеванье», пир честной идёт в новом доме дьяка посольского, богатого новгородского вотчинника Фёдора Григорьевича Адашева.

Совсем недавно приехал Адашев со всей семьёй на Москву, а повезло ему. И службу хорошую доброхоты доставили, и двор такой, хоромы новые вывел он — каких в Новгороде не имел.

Положим, не зря снялся дворянин со старого пепелища, поехал нового счастья в новом краю искать.

Кроме торговых и родственных связей, какими зачастую новгородцы обзаводились среди москвичей, своих менее богатых, но более могущественных соседей, у старика Адашева нашлись два особливых помощника. Два добрых приятеля живут в Москве белокаменной, которая теперь не одной силой и значением государственным, но и красотой своих новых строений стала затмевать древний град Святой Софии, стремясь стать третьим Римом, опорой христианства на северо-востоке Европы.

Один из этих двух — Макарий, бывший архиепископ Новгородский, теперь митрополит Московский и всея Руси.

Другой — коренной новгородец, земляк и старинный благожелатель Адашевых — Сильвестр, отец протопоп Благовещенского собора кремлёвского, переведённый сюда ещё Иоасафом, но живущий дружно и с Макарием.

Года полтора-два всего, как иерарх верховный Макарий переехал в Москву. И тогда же, в числе нескольких других сторонников своих, уговорил он Адашева переселиться за собой.

— Всё же свои люди там будем, не совсем одни заживём в чужой стороне! — полушутя-полусерьёзно объявил умный пастырь Макарий, когда узнал о своём назначении на митрополичий престол.

— Оно, слова нет, сам князь Андрей меня ставит… Да сказано: «Не надейтесь ни на князи, ни на сыны человеческие…» Нынче князь Шуйский таков, завтра инаков. А оно — чем выше сести, тем больней упасти! Не так ли, отец протопоп? — обратясь к Сильвестру, бывшему при разговоре, продолжал Макарий, глядя на него открытыми, ясными глазами и медленно перебирая зёрна топазовых чёток, похрустывавших своими острыми гранями.

— Тебе ли не знать, отче?.. Видали мы, куды из митрополичьих-то покоев угодить можно! И скоренько!..

— То-то ж! А твой сын и ты, Федя, мне же надобны будете… — снова обратился к Адашеву пастырь. — Ты — правая рука мне в делах… А сын — в книжной премудрости помощник… Светлый разум ему Господь дал. Если когда захочет священный сан приять — до большого достигнет. И разумом светел, и духом чист!.. Люблю его, прямо тебе говорю, Федя! — обратился Макарий к Адашеву.

Тот только низко поклонился на добром слове:

— Твои люди, владыко. Как прикажешь. Хошь завтра ж сберуся, опричь хором, с всем двором, и с чадью, и с домочадцами!..

Сказано — сделано.

На Москве сперва Адашев всей семьёй у дружка одного встал, благо широко строились тогда люди, которые побогаче. Труд — почти даровой, кабальный по большой части. Лесу — за алтын — на рубль навезут. Круг Москвы такие леса стоят, взглянуть на верхушки дерев — шапка валится.

Двух месяцев не прошло, осень ещё не подкатила вплотную, а уж Адашев новоселье справлял.

А теперь вот, год спустя, опять большой пир у него. Третье декабря, Феодора, ангела своего, чествует хозяин.

Всё исправил он честь честью. В шестом часу утра стоял уже с двумя челядинцами в сенях митрополичьих со своим именинным пирогом. Тут немало уже набралось и другого люду. Кто — с такой же нуждой, как сам Адашев. Кто — благословенья на свадьбу детей, на постройку новых хором или на иное какое житейское дело у владыки испросить. Всем двери раскрыты.

Отошла ранняя служба. Впустили в палату просителей и поздравителей. Макарий уже был предупреждён: кто, зачем. Служка всех опросил и доложил ему.

Для всех и каждого нашлось ободряющее слово пастырское. За дары иконами всех мирян отдарил владыка. На строение на новое тоже иконами благословил.

С Адашевым особенно долго и ласково толковал Макарий.

Отпуская его с благословением и передавая образок великомученика Феодора, князя черниговского и ярославского, митрополит спросил:

— Так нынче, думаешь, всё порешите?..

— Нынче, отец святый. Нынче. Так все толковали…

— Ну, в добрый час. Оно давно пора… Иди с миром!..

Осенил его крестным знамением и отпустил.

Двор Адашева, как человека пришлого и незнатного, ютился не в самых стенах Кремля, где имели свои хоромы только старые дружинники да бояре знатные или родичи и слуги царёвы.

Построился Адашев у Никольских ворот, неподалёку от Земского двора, подле высокой Кремлёвской каменной стены, от моста недалеко тоже, что через Неглинку-реку перекинут был, соединяя Китай-город с Заречной частью, с Занеглименьем.

Мост этот — широкий, с крытыми лавками и помещениями по бокам, наполовину деревянный, наполовину каменный — вёл в Белый город. Здесь всегда кипела торговля и жизнь. Словно гнёзда ласточек, лепилось жильё человека по бокам широкого мостового проезда.