Третий Шанс

– Ой, а вы и в демократию не верите?

– В демократию? – Ходырев усмехнулся. – Угнетение меньшинства большинством тех самых ведомых?

– Передёргиваете.

– Согласен. А помните, как Черчилль сказал? «Демократия —наихудшая форма правления, за исключением всех остальных, которые пробовались время от времени». А о том, что русский народ скучает по сильной руке, не хотите высказаться? Вспомните-ка популярность сильных русских лидеров! Вот то-то и оно. Кстати, Стенька завтра в Покровском будет. Если ещё задержитесь, погостите у меня, то познакомлю вас, сможем втроём подискутировать. Будете интересно.

– Ой, – Коля воодушевился. – Правда? Вы серьёзно?

– Ну, – Ходырев усмехнулся, – пока вы на пике своей популярности – пользуйтесь. Завтра в два часа дня в моём кабинете, если это вам удобно. До этого часа вряд ли смогу уделить вам время, однако все радости моего скромного имения в вашем распоряжении. Наслаждайтесь.

Коля вошёл в отведённую ему комнату, скинул плащ и сапоги и прямо в одежде повалился на диван. Комната называлась «Колониальная». Песочного цвета обои, камин, комод, а на нём пробковый шлем и подзорная труба, уголок с газовой плиткой и медным чайником и баночки с чаем, рядом две чайные пары тончайшего фарфора. В общем, всё в таком духе.

Коля покосился на валявшуюся в кресле сумку. Пистолет в разобранном виде на территорию поместья охрана ему пронести разрешила. Патроны, спрятанные в металлические ручки сумки, не нашли. От Ходырева пообещали хранить в секрете, чтобы получился сюрприз.

Завтра здесь будет Стенька, в два часа дня они встретятся втроём. Зная пунктуальность Ходырева, к нему в кабинет он должен войти в четырнадцать ноль-ноль. А до этого полно времени, чтобы изучить дом, сопоставить с планами, которые он проштудировал досконально. Проверить путь отхода, прогуляться до точки эвакуации. Начать смотреть на окна, на любом из которых в любое время может высветиться инструкция, корректирующая план.

И никаких сигналов наружу. «Волки» сами узнают, когда будет покушение и когда эвакуировать. Ох, страшно-то!

И опять накатило. Убить двоих людей. Хладнокровно расстрелять почти в упор. Насмерть, навсегда. И потом самому остаться в живых. Потому что он нужен дочке и правнуку. Всё это сначала медленно стало прокручиваться в голове, а потом заняло всё сознание. И затягивало всё сильнее и сильнее. Коля уткнулся в подушку и беззвучно зарыдал.

* * *

Василиса умерла этим вечером в больнице. Утром она почувствовала себя плохо, «скорая» доставила её в клинику, а вечером ее не стало.

Алёша всё время был с ней, и лишь когда она почувствовала, что конец уже совсем скоро, она попросила врачей увести мальчика. Точнее, попросила, чтобы Алёша ушёл вместе с бабушкиной молодой подругой Алисой Иваненко (позывной «Винтер»), которая неожиданно оказалась поблизости.

Днём в больницу примчалась Настя, Машина дочь. Двоюродные внук и внучка Инга и Влад обещали заехать вечером, но уже не успели. А с Настей Василиса успела попрощаться. И, конечно, с Алёшей.

– Лёшенька, – бабушка взяла внука за руку. – Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты запомни. Просто запомни, даже если сразу не поймёшь. Поймёшь потом, когда время придёт.

Там, в шкатулке моей… ты сбереги эту шкатулку. Там самое ценное. И от меня, и от папы с мамой. И от моих папы с мамой. Немного всего, но самое важное. Или напоминание о самом важном. О близких людях. И, главное, о том, каким человек должен быть. Запомни слова, сказанные очень давно: «Хочу прожить жизнь так, чтобы мне не было стыдно за своих детей, а им не было стыдно за меня». И когда-нибудь тебе захочется… наступит время… может быть… и тебе будет всё равно, какой ты и что о тебе думают. Или померещится, что этот мир не для тебя. Преодолей это. И помни, что мы все всегда с тобой. Мы всегда будем в твоём сердце. Даже если начнет казаться, что не так, заставь себя поверить. Вспомни то, что чувствуешь сейчас. Ты уже взрослый и можешь верить своим чувствам.

А ещё… ты же знаешь историю моего папы. Только не всю историю. Там, в шкатулке, есть письмо, прочитай его. И выучи. Только осторожно, оно старое, ему почти сто лет.

И позволь моему папе стать твоим. Пожалуйста, позволь ему стать твоим папой. Это нужно вам обоим. Даже если сейчас ты этого не понимаешь.

И ещё держись родни. Твои дядя и тётя, двоюродные браться и сёстры…

Василисе стало тяжело говорить, и она замолчала. А Алёша плакал, сидя на пуфике у больничной кровати и уткнувшись бабушке в бок.

А потом его увели из палаты, и больше он бабушку не видел до дня похорон. Шкатулку он сохранил на всю жизнь. А к письму, о котором говорила бабушка, вскоре добавилось ещё одно, написанное тогда же, только адресованное папе.

* * *

Стенька вошёл в кабинет, и Игнат Рафаэлевич поднялся из-за рабочего стола ему навстречу.

– Здравствуйте, Степан Иваныч, рад вас видеть! – хозяин кабинета поприветствовал гостя с радушной улыбкой и протянул раскрытую ладонь для рукопожатия.

– Доброго дня, мил человек! – Стенька хитро прищурился и пожал протянутую руку.