Третий звонок

Глава пятая Пробы пера

Почти

Одна вина сменить другую спешит, дав третьей полчаса…

А. Володин

Я даже толком не знаю, что такое Амок, но это точно он, Амок. Амок… Похоже то ли на за́мок, то ли на замо́к. Щелк! Замкнуло, и привет! Короче: я влип, попал.

Что творю? Котелок варит, а поступаю – наоборот. Раздвоение какое-то. Жуть собачья! Так. Ладно. Займемся подсчетами. Посчитаем на ночь глядя, может, и сон придет…

Ты старше ее на 23 года. Почти. Без двух месяцев. Что ты мелочишься, большое дело два месяца! Нет уж, если считать, то считать. Два месяца тоже хлеб в моем положении. Она – ровесница моей дочери. Смешно! Допустим, она в тебе что-то нашла. Может, просто ей с тобой интереснее, чем с ровесниками. Хорошо. Ну год, два, три года, от силы пять. Ладно, пускай семь – и конец! Ясно, ясно, как дважды два. Ты постареешь, она, конечно, тоже не помолодеет, но может стать краше, как тебе покажется – что с тобой начнет твориться потом?! У меня сейчас уже этот, как его, Амок!

Сижу в своем четыреста тридцать пятом, один в номере и просто-напросто схожу с ума. Жду ее звонков и схожу с ума. Не выдерживаю, сам звоню. Палец сводит, пока по этому коду прозвонишься в другой город. А там – то занято, то длинные гудки. Вроде никого нет дома. Тут начинается, ох – горячая волна от живота и выше, выше, аж до горла; комом встанет, а ноги судорогой сведет. Вскакиваю с постели и по номеру – прыг, прыг! Нет уж. Лучше пусть она сама мне дозванивается, если захочет. Я-то трубку сразу хватаю на каждый звонок. Кому надо, все дозваниваются. И из Москвы тоже. Кто хочет, тот всегда дозвонится.

За окном у меня темно. Сижу как прикованный и жду. Гипнотизирую телефон. А он молчит. Этот сучий телефон всегда молчит в таких случаях.

И тут опять начинается… Представляю ее в постели, там, в Москве. Она, конечно же, «занимается любовью» – ее любимое выражение, – конечно, с другим, с другим и молодым. Я даже не знаю, кто он и как выглядит; но для меня это неважно, ее-то я четко себе представляю за этим делом. Оо-хх, Амок. Беда.

– Беда? Настоящая. Да нет. Полбеды, если хорошенько подумать… А?

– Ну, прав, прав, есть еще жена. Законная.

– Хорошо, что вспомнил, сволочь. Ладно. Предположим, что та двадцатидевятилетняя, которая сейчас в постели занимается своим любимым, как ты говоришь, «выраженьицем», сказала бы, что ты можешь рассчитывать, что она готова, навсегда… Что тогда? Начнешь ломать? Как уже было семь лет назад. Ты крушил все, как бешеный носорог! Ломать не строить, конечно. И теперь опять?!

– Оо-хх! Не знаю. Ничего не понимаю, что со мной…

– Я же тебе говорю – Амок. С тобой Амок, твой старый друг.

– Жена положила пятнадцать лет, чтобы был Дом. Она его сделала, создала. И меня. Ложками собирала. Простила потом ту историю с артисткой семь лет назад.

– Постой, вовсе не семь, а восемь. Ровно восемь. Дело было в августе семьдесят восьмого. Здесь же, в Ленинграде.

– Пускай восемь. И теперь все сначала? Опять ломать? Опять двадцать пять?!

– Да не двадцать пять, а двадцать девять! Что ты путаешься в своих подсчетах?! Ей, которая там, в постели, и сейчас опять начала – о Господи! – заниматься – вовсе не двадцать пять, а двадцать девять.

А тебе? Ну, ну. Произнеси вслух эту миленькую цифру! Пятьдесят два года.

– Без двух месяцев – двух месяцев не хватает.

– Что ты все торгуешься, счетовод?! Пятьдесят два – понял? А ей – двадцать девять.

– Но что делать, если я люблю ее, понимаешь – люблю…

– Сукин ты сын! Прошлой ночью, прошлой бессонной ночью, когда на тебя навалились страхи перед новой работой – да, да! – перед той самой, от которой тебе уже не отвертеться, кого ты, червяк, в мыслях звал на помощь, кому «SOS» кричал, когда на койке своей ворочался от страха, той, которой двадцать девять?! То-то!

А едва рассвело, ты стал прикидывать, можно ли уже позвонить: своей любимой, той, которая любит утром поспать. Ведь так? Твоя любимая любит с устатку поспать подольше?

И сейчас, на ночь глядя, ты какой номер набирал? Опять ее. Но никто не взял трубку. А тебе известно, в каких случаях твоя любимая не берет трубки? Тогда от бессилия ты сел писать ей письмо. Оно не только не могло быть отправлено, оно даже не могло быть написано до конца: ты сам не знал, что ей написать и зачем ты пишешь его вообще. У тебя все-таки хватило ума порвать начатое письмо, и в ту же секунду раздался междугородний звонок.

– Да, алло!

– Это я…

– Ты! Слава богу. Ну что, приедешь? Сегодня уже тринадцатое. Я не видел тебя… постой, постой, сколько же мы с тобой не виделись? Больше недели. Ох, Господи…

– Слушай, мне не нравится твой голос. Так нельзя, ты совсем раскис.

– Да, пожалуй, ты права, раскис. Глупо, что я тебе об этом говорю. Приедешь? Когда? Двадцать первого! Но ведь двадцать второго я отсюда уезжаю в Москву. На кой же черт все это?!

– Не психуй. Может, я сумею пораньше. Я не знала, что оформление командировки такая морока.

– Ну при чем здесь какая-то командировка!

– Не психуй! Слушай, мне неудобно объяснить сейчас по телефону.