Третий звонок

Я не стал перезванивать, решили ехать. Когда подъехали к Дому ветеранов кино, я сразу увидел знакомую фигуру в сером костюме, которая, опираясь на костыль и палку, поднималась из матвеевского садика к дому.

– Арсений Александрович! – окликнул я старика.

Я крикнул достаточно громко, зная, что старик стал плохо слышать. Он услышал и обернулся. И стал напряженно вглядываться, пытаясь разглядеть, кто это вылезает из жигуленка. Обрадованный, что увидел его на своих двоих, пусть при помощи подпорок, но гуляющим по улице, я подошел с шутливым боярским низким поклоном – рукой в землю. Шага за три он узнал меня и ответил шутливым же восточным приветствием: приложил руку ко лбу, к губам и протянул ее в мою сторону, давая понять, что рад мне. Расцеловались. Арсений Александрович с утра был чисто выбрит, в свежей рубашке при галстуке, от него пахло одеколоном. Я представил ему моего друга.

– Таня еще спит, – сказал Арсюша. – К нам нельзя.

– А мы, Арсений Александрович, посидим с вами здесь, во дворе, если это не нарушает ваших планов.

Планов мы не нарушили. Как потом выяснилось, их у него не было совсем. И, судя по всему, уже не будет никогда.

После расспросов о здоровье, о том, как здесь живется, как кормят и т. д., я рассказал, что недавно на концертах в Ленинграде читал его стихи и их прекрасно принимали. Его это заинтересовало и, как мне показалось, слегка обрадовало. В Ленинграде я по случаю купил его пластинку, где Арсений Александрович сам читает свои стихи «Я свеча, я сгорел на пиру» – запись 80-го года, и попросил мне ее надписать. Он надписал: «Дорогому Мишеньке на добрую память с неизменной любовью. 19 июля. А. Тарковский». Потом сказал: «Надо же и год вписать». И над строчкой вписал: 1986.

Минут через пятнадцать его взгляд вновь случайно упал на пластинку:

– Это что тут, мои стихи?

Мы с Игорем переглянулись.

– Конечно, Арсений Александрович. Я же говорил вам, что приобрел пластинку в Ленинграде. Вы же мне ее надписали!

Достаточно было провести с Арсением Александровичем полчаса, чтобы понять, что идея статьи к нашей с Юрским пластинке со стихами Мандельштама обречена. Но я все же сделал попытку:

– Арсений Александрович, – сказал я, набравшись духа, – расскажите о Мандельштаме!

– Что?

Мы попытались постепенно, очень деликатно, раскрутить старика на подобие рассказа, который бы я сумел потом записать и дать ему на подпись. Стали задавать ему вопросы: как вы увидели его в первый раз, как полюбили его стихи, как и когда он вам подарил книгу в Госиздате, как он сам читал стихи?

Увы, все было напрасно… Передо мной лежит один-единственный листок с несколькими невнятными полуфразами и четверть-мыслями, которые он повторял по три-четыре раза после огромного душевного напряжения.

Он попросил закурить по секрету от жены. Я курил тоже, стряхивая пепел на землю. Арсюша несколько раз сказал: «Миша, не стряхивайте пепел на пол!» Сам при этом аккуратно тряс пепел в цветочницу, стоявшую на крыльце дома.

Что же это за фразы, которые я сумел тут же записать за поэтом о поэте друго́м, который оказал, как мне кажется, немалое влияние на молодого Тарковского, в чем его не раз упрекали?

– Мандельштам был замечательный поэт. Он прославился очень рано. Я ему читал свое раннее стихотворение. Стихи ему не понравились, и он меня очень ругал. – Раза три-четыре повторил он именно эту фразу. Причем без тени обиды, а так, констатировал как данность.

– Как он сам читал, Арсений Александрович? Вы слышали его?

Мучительная пауза.

– Слышал.

– Где?

– В Политехническом.

– В каком году?

– Не то в тридцать седьмом, не то в тридцать восьмом.

– Наверно, раньше, Арсений Александрович? – сказал Шевцов.

– А может быть, это было в конце 20-х. Да, скорее всего, именно так.

– А как он читал свои стихи, не помните?

– О, он жутко завывал, жутко!

– Читал, заботясь о звучании, о музыке стиха, пренебрегая смыслом, да, Арсений Александрович?

– Он жутко завывал. Читая, страшно завывал. – Пауза.

– Ну что-нибудь еще, Арсений Александрович, – сколь можно деликатнее просил я.

– Вы ведь встречались с ним и в Госиздате? – попытался облегчить ситуацию Игорь.

Пауза.

– Встречался. Вот он однажды показывал мне новый пасьянс. Кажется, в Москве он учил меня, как раскладывать новый пасьянс.

– Он был контактный человек – Мандельштам?

– Нет.

– Что, он был скорее замкнутым человеком?

– Да.

– И с Анной Андреевной тоже? Она ведь его любила и дружила с ним?

– Да. Она была замечательной женщиной. И вы знаете, Миша, с ней было легко. Ведь она была с юмором. Миша! Я ничего не помню… Ничего, Миша, простите, я ничего не помню…

Вот и все. На прощание мы расцеловались с моим дорогим Арсением Александровичем, с моим дорогим Арсюшей.

Поэты «оттепели»

Когда в 1959 году я перешел от Охлопкова в «Современник», случилось знакомство с еще тремя поэтами: с Володей Корниловым, Давидом Самойловым и Булатом Окуджавой. Но до этого Женя Евтушенко во время проходившего Всемирного фестиваля молодежи и студентов представил меня неизвестному мне тогда Коле Глазкову.