Треугольная жизнь

– Бабки заряжены, и структуры будут уничтожаться! Курочкина вскоре нашли мертвым в кустах на обочине Ленинградского шоссе. Перед тем как застрелить, депутата обезобразили с мстительной восточной изобретательностью. В связи с тем что на территории «Альдебарана» теперь бурно процветало знаменитое казино «Артемон», Докукину тоже вдруг понадобилась эта ненадежная депутатская неприкосновенность. Он позвонил, затребовал Олега Трудовича в свой штаб и поручил ему сбор подписей избирателей. Башмакову была выдана довольно крупная наличность и выделена группа студентов МВТУ, чтобы ходить по квартирам. За каждую подпись студент получал по таксе, а избиратель – пачку жевательной резинки.

Вечерами Башмаков сидел в штабе, принимал у сборщиков подписные листы, тщательно проверял правильность заполнения (не дай бог отчество забудут указать или номер квартиры) и расплачивался, доставая наличность из сейфа. Кстати, именно в те дни он понял, почему за всю свою жизнь ни разу не встретил улыбчивого кассира. Это ведь страшный стресс – собственными руками отдавать чужим людям живые деньги. Отсчитывая купюры, Башмаков почему-то вспоминал про унизительный долг теще да и про Джедая.

Часов в семь в сопровождении угодливой штабной сволочи влетал запыхавшийся Докукин:

– Сколько сегодня?

– Двести четырнадцать.

– Мало! Не успеем собрать.

– Успеем! – успокаивал кто-нибудь из свиты.

– Олег, я на тебя надеюсь! – уже с порога, обернувшись, говорил Докукин. – Ты же хочешь стать помощником депутата?

– Страстно!

По тому, как ревниво смотрела на Башмакова свита, становилось ясно: всем им было обещано то же самое – помощничество.

Позже всех, часам к девяти, обычно являлась Марина, рыжеволосая конопатенькая студенточка в кожаных брюках и короткой курточке с индейской бахромой. Кроме того, она носила большие круглые очки, придававшие ее личику некую глубоководную таинственность. Марина обходила квартиры допоздна, чтобы заработать побольше, и появлялась в штабе осунувшаяся и усталая. Башмакову она как-то сразу приглянулась, и он к ее приходу кипятил воду, резал и намазывал бутерброды. Потом они чаевничали, разговаривали о жизни, об МВТУ: оказалось, там еще работают реликтовые преподаватели, у которых учился давным-давно Башмаков.

– И Позняков жив?

– Ага!

– И все такой же толстый, что даже нагнуться не может?

– Ага!

– И все так же, когда у него шнурок развязывается, просит: «Голубчик, не сочтите за труд – завяжите шнурочек!»?

– Ага!

– С ума сойти!

Башмаков рассказывал ей о своих студенческих проказах, о работе в «Альдебаране» («Да, и мы на космос погорбатились! Да-а…»), о Дашкиных художествах, а Марина повествовала о трудной жизни нынешнего студента («Разве ж это стипендия?!»), об общежитии, где опять отключили отопление, жаловалась на своего жениха – тот уехал на заработки в Германию и совсем перестал писать.

– Наверное, нашел себе какую-нибудь фрейлейн! – вздыхала девушка. – А меня забыл…

– Ну что вы, Мариночка, разве можно вас забыть! – проникновенно утешал Олег Трудович и осторожно накрывал ладонью девичьи пальчики.

Руку девушка не убирала и смотрела на Башмакова с сочувственным интересом. Собственно, именно тогда он впервые смутно понял то, что окончательно осознал позже, встретившись с Ветой: в нем, стареющем неудачнике, оказывается, есть нечто привлекательное для юных, малоопытных женщин. Только ни в коем случае нельзя активничать – это нарушает прелесть мужской беспомощности. Тогда, с Мариной, он этого еще до конца не понимал, энергично успокаивал девушку и даже, после совместно распитой бутылки сухого вина, рассказывал про то, как по форме бюста можно определить женский характер.

Марина твердо объявила: да, Башмаков ей нравится, несмотря на разницу в возрасте, но она все еще любит своего непутевого жениха, будет его ждать, будет ему верна вопреки всему, и Олег Трудович должен понять (если она ему действительно нравится!), что не может быть речи ни о каком промеж них сексе, кроме разве орального…

– Подержите, пожалуйста, очки!

Наблюдая сверху, как усердничает Марина, и ласково поглаживая ее подрагивающие рыжие завитушки, Башмаков некоторое время грустно размышлял о том, насколько поразительно со времен его молодости переменились способы сохранения женской верности. Потом, конечно, мысли смешались, дыхание остановилось, и он чуть не сломал, сжав в потном кулаке, ее очки.

Сбор подписей продолжался, но не так споро, как хотелось. Во-первых, сборщики главного докукинского конкурента, бывшего узника совести, получившего в свое время четыре года за содержание домашнего борделя, выдавали избирателям не жалкую жвачку, но полноценные плитки шоколада с портретом кандидата на обертке. Вовторых, у студентов начались каникулы, и они попросту разбежались. Собираемость резко упала, и только трудолюбивая Марина ежедневно выполняла двойную норму.

– Знаешь, что я решила? – на третий или четвертый раз сказала она, надевая очки.

– Что?

– Если до конца недели он не позвонит, я ему изменю. Я, в конце концов, тоже не железная… Я стану твоей любовницей. Ты этого хочешь?

– Конечно!