Тревожная ночь

Бухгалтер колхоза предложил Красноштану, когда тот пришел оформляться весовщиком, посещать двухнедельные курсы весовщиков, которые в тот вечер начинали занятия.

— Смешно! — ответил ему Красноштан. — Набрали детский сад и хотите среди него посадить за парту специалиста со стажем. Я же десять лет держал в руках всю финансовую часть колхоза-миллионера! Меня в районе знают…

Так и не пошел Красноштан на курсы.

…Федор Пантелеймонович соорудил себе на току нечто вроде балдахина, принес из дому креслице и уселся в нем перед весами.

Вот там-то предколхоза Каляга и увидел впервые Красноштана. У счетовода лицо точно плохая дорога после дождя — все в колеях. Крупный нос точно из красной глины вылеплен. Волосы с проседью, подстрижены ежиком, как у гоголевского городничего.

— Хорошо устроились, — сказал Каляга, кивнув в сторону балдахина. — С удобствами!

— А как же? Я не школьник, чтоб воробьем на жердочке сидеть.

— Весы десятичные знаете? — спросил Каляга.

— Сче-то-вод!

— Это я знаю, — Каляга качнул коромысло весов. — Я спрашиваю о весах.

— У меня десятилетний стаж, — с обидой в голосе ответил Красноштан. — Я специалист! Имею благодарности. Хотите, принесу? Обо мне в районной газете заметка была. Имеется вырезка. Могу представить.

— Не надо. Сейчас не до вырезок. Завтра зерно пойдет. Работать надо. До свидания.

Каляга ушел, а Красноштан еще долго возмущался тем, что предколхоза задает человеку вопросы, не заглянув в его анкету. Люди вроде Красноштана привыкли по анкете судить о человеке.

Главное, чтобы в анкете сходились все концы с концами. А что за ней, этого как бы и нет… Анкета. Вот по анкете Красноштан будто бы и не плох. А на поверку — гусь! Гусь ведь и плавает, и летает, и ходит. А если разобраться, плавает плохо, летает скверно, ходит по земле кое-как. Но была бы гусиная анкета, во всех трех графах стояло бы: «Да! Плавает! Летает! Ходит!»

5. КОНЕЦ КРАСНОШТАНА

Две девушки наполнили зерном центнерку и плюхнули ящик-носилки на весы.

Красноштан чуть прищурился, потом облизнул сухие губы и сказал:

— Досыпать!

— Чего? — спросила одна из девушек.

— Говорю, досыпать!

Девушки переглянулись и, ничего не сказав, сняли центнерку с весов, поднесли ее к подводе, досыпали зерна и вторично поставили ее на весы.

— Еще трошки! — приказывает Красноштан.

— Чего?

— Досыпать!

Досыпали еще.

— О! Теперь в самый раз! Коля, запиши: девяносто три килограмма. Давай следующую центнерку. Да побыстрее!

А при взвешивании следующей центнерки все и раскрылось. Красноштан снова приказывал досыпать и даже отсыпать. Девушки бегали туда и сюда, но когда счетовод скомандовал: «В самый раз! Давай следующую!» — Коля спросил:

— А сколько в той?

— Сколько надо! Не твоя забота.

— Нет, моя! — ответил Коля.

Одна из школьниц заглянула в тетрадку:

— Что же это делается?! Люди честные! Опять девяносто три кило! Товарищ Красноштан не работает на коромысле, а поставил весы на стационар. Вот почему он заставляет нас досыпать и отсыпать. Коля, ты как считаешь?

— Я считаю так: не умеешь работать — не берись, — сказал Коля.

— Авторитет подрываешь? — набросился на Колю Красноштан..

— Чей? — спросил Перепелкин.

— Мой! Специалиста!

А Коля вскочил на весы и спрашивает:

— А ну-ка, давайте, Федор Пантелеймонович, взвесьте, сколько во мне при всем моем костюме и башмаках.

— Не буду! — рубанул рукой Красноштан.

— Почему?

— Не положено! Весы на току не для живого веса, а для зерна. Понятно? А ты, школяр, хоть и при костюме, хоть и безо всего можешь в амбулатории взвешиваться на медицинских весах. Так!

— Нет, не так! — сказал Коля. — Хоть вы и счетовод, как сами выразились — фигура, да, видно, на десятичных весах работать не умеете. Вот вы и решили не весы под зерно, а зерно под весы подгонять…

На том и пришел бесславный конец старшему весовщику Федору Пантелеймоновичу Красноштану. Он, конечно, тут же отправился жаловаться, говоря, что с ним сводят личные счеты.

Счастье было в том, что Красноштана уже знали и в районе и в Краснодаре.

Председатель колхоза, когда мы вспомнили об этом случае с Красноштаном, сказал:

— Мы на Кубани считаем, что лодырь бывает зимний и летний. Сейчас поясню. Зимний придет на работу — его и не раскусишь: шуба, шапка, шарф, варежки. Его и не видно. Только щеки надутые да важная осанка. Они-то и путают. Пока, знаете, размотает он всю свою маскировку, только тогда и выяснится: да, это лодырь! Летний лодырь — тот проще: все равно, что человек в трусах и маечке, — весь на виду, как этот вот, на плакате.

Каляга кивнул на плакат. На плакате была изображена уборка урожая, а в холодке с ромашкой в руке лежал лодырь. Под плакатом подпись: «Тит, иди молотить!» — «Брюхо болит!»

— Такого, — продолжал Каляга, — сразу раскусывают и в первый же день выгоняют.

Я спросил:

— Какой же лодырь Красноштан?

— Он, конечно, подделывался под зимнего. Специалиста из себя разыгрывал, кутался в разные одежды. Только он летний. И в этом нам повезло. И сколько их — зимних, еще не распутанных. Беда с ними… Хотя я думаю, что у нас на току их сейчас нет ни одного. Сами посмотрите.