Тревожная осень

Что, собственно, тянуть до вечера? Ванечка ушел дожидаться в машину, официантка оживленно беседует о чем-то в дальнем конце зала с барменом и точно ничего не услышит. Вперед! Минут за двадцать Андрей Семенович обзвонил всех. Результаты – клятвенное заверение со стороны Зонга, что он в течение трех дней (то есть до конца недели) представит всю необходимую информацию, а также обещание Жизнева сегодня-завтра связаться с клиникой профессора Везера и сбивчивые матюги Мишки, не понимающего, что делать, но собирающегося действовать. Итак, процесс пошел. Теперь можно расплачиваться по счету и ехать на работу.

Нет, вот еще что. Он позвонил Марине и сказал, что снимает шляпу перед ее провидческим даром (прямо Ванга!), а также попросил подумать, получится ли у нее найти в Германии хорошую клинику. Получив утвердительный ответ, он подумал: «Вот теперь – на работу. Хотя… Стой! Есть еще ряд вопросов, которые нужно решить до операции».

Андрей Семенович снова подвинул к себе лист бумаги с перечнем неотложных дел.

– Начнем с самого простого. Пункт № 1: разобрать сейф с документами.

Он до омерзения не любил этим заниматься и обычно дотягивал до момента, когда уровень бардака начинал зашкаливать. Тогда, как правило, звал Алёну, вываливал перед ней кучу бумаг и через час получал несколько аккуратно подписанных папок, в которых все документы лежали в вызывающем у него отвращение порядке. Хотя скорее это было не отвращение, а белая зависть к тем качествам Алёны, которыми его самого природа обделила. Но сейчас звать Алёну ему не хотелось, поэтому он внес разбор документов в личный перечень обязательных дел.

Пунктом № 2 стояло решение вопроса о погашении кредита. Дело в том, что на его компании висел огромный долг. Кредит был отдаваемый, но не сразу, а в течение лет трех.

Есть ли у него эти три года? Минут десять Дымов сидел, пытаясь понять, как решить проблему за месяц. Но выхода не было. Откладывать операцию? Нельзя. И, как ни больно, он понял, что, если все пойдет плохо, этот вопрос может сильно проехаться по его близким. Однако ничего не поделать. Поэтому он жирно зачеркнул второй пункт и подумал, что, если не хочет проблем для своей семьи и близких людей в компании, которых он называл «товарищами по оружию», войну с болезнью нужно выигрывать во что бы то ни стало.

«Ты же решил биться, в конце концов, а это должно означать победу. Все! Закрыли тему», – сказал он себе.

И последнее. Для Дымова, как для большинства советских людей, слово «завещание» означало нечто, связанное с кончиной, которую нормальный человек приближать не торопится. Кроме того, это слово пришло от героев какого-нибудь Бальзака, мучивших своих родственников неопределенностью даже после смерти. Так что понятие «завещание» было запретным. При советской власти, когда во главе угла стояла государственная собственность, личную имели только чуждые антисоциалистические элементы. Но о ней помалкивали в тряпочку. Следовательно, завещать было нечего.

Однако через пятнадцать лет после старта капитализма в России ситуация изменилась. Хотя бы потому, что большинство людей стали жить в приватизированных квартирах, что-то имели за душой. И, выдавливая из себя по капле хомо советикус, Андрей Семенович записал новый пункт № 3: обратиться к нотариусу.

«Теперь вроде все, – подумал он и хотел сунуть листок в карман, но вовремя спохватился. – Есть еще одна задача. Вероятно, даже более трудная, чем все остальные, вместе взятые. Как объяснить жене необходимость поездки?»

Конечно, если бы он не сомневался в результате операции, сказал бы, что уезжает в командировку. Но… дальше шли одни «но». За долгие годы совместной жизни Дымов приучил жену к тому, что звонит ей ежедневно, где бы ни находился. Даже в советские годы, когда он, практически без денег, был в командировке в Румынии, и то умудрялся регулярно звонить домой. Но вряд ли он сможет звонить в день операции, да и сможет ли в следующие дни? А если, не дай бог, что-то пойдет не так? Такой «сюрприз» для жены способен устроить только настоящий садист.

Что же делать? Ничего не сказать нельзя, сказать все – тоже. Да здравствует великое ленинское учение о компромиссах! Если и ноль, и сто процентов плохо, значит, нужно выбрать пятьдесят процентов, а в этом случае даже меньше: процентов десять – двадцать. Сказать, что надо ехать на какую-нибудь простенькую операцию. Например, чтобы удалить аденому. За границей это делают очень щадяще. А что? Годится!

«Да, не зря тебе собираются присвоить звание „Заслуженный деятель науки РФ“ – врешь ты складно», – со щемящей грустью подумал Андрей Семенович.

Он еще немножко посидел, подумал: «Теперь, кажется, действительно все. Можно рассчитываться и ехать на работу, хотя уже довольно поздно».