Тревожное небо

Штурманам — уже который раз — пришлось усердно слушать радиостанции и рассчитывать свои навигационные дела по их точкам-тире, призывая время от времени на помощь само солнце. Но это не впервые.

Через час с небольшим Штепенко доложил:

— Проходим над радиостанцией мыса Рот.

Все! Кончилась твердая земля, дальше на тысячи километров вода и только вода. Еще через полчаса слышу, как препираются штурманы с мистерам Кемобеллом. Сгибаясь в три погибели, наклоняюсь вниз и вяжу: мистер втиснул свое грузное тело в сиденье радиста, сидит улыбаясь, сложив на животе руки. Ни-зовцев и Муханов устроились с кислыми лицами на полу. Саша Штепенко подает Кемпбеллу бланк с текстом радиограммы и борется за ключ передатчика, надеясь, что мистер его поймет и передаст донесение в эфир. Однако канадец улыбается пуще прежнего и засовывает бланк себе в карман! Штепенко не сдастся. Призвав себе на помощь Романова, он пытается и словами и жестами заставить нашего благоприобретенного «специалиста» заняться делом. Напрасный труд. Толстяк, продолжая все так же любезно улыбаться, только разводит руками. Позже выяснилось, что мистер Кемпбелл не брался за ключ из-за боязни, что нас могут засечь фашисты! Это здесь, над Атлантикой! Не очень-то храбрым оказался заморский «специалист».

…Жестикулирующий Штепенко вдруг исчезает в темноте. Выпрямившись, я обнаруживаю, что летим в облаках. Обухов ведет самолет вслепую. Взяв в руки штурвал, начинаю набирать высоту. Моторы ревут вовсю, но облачность все не кончается. Па стеклах кабины появляются кристаллики льда.

Высота растет с каждой минутой. 3000… 3500 метров. Становится холодней.

— Одеть кислородные маски!

4000… 5000… Наконец-то снова выходим к солнцу.

— Штурманы, как курс? — спрашиваю я.

— А что? Курс хороший, — отвечает Штепенко и, как мне кажется, слишком бодрым голосом.

Курс мог быть и в самом деле хорошим, а вот как с местонахождением самолета? Романов то и дело высовывает голову с секстантом наружу и долго крутит его верньеры. Через два часа тридцать минут полета мы должны находиться над архипелагом. Во все глаза всматриваемся в ослепительно сверкающую холмистую равнину облачности.

— Земля слева! — вопит вдруг кто-то из стрелков. И действительно, слева впереди под курсовым углом 40–45 градусов появились в разрывах облаков темные пятна.

— Нема там земли, — басит Штепенко.

Несмотря на его категорическое утверждение, все (и я в том числе) остаются при своем мнении. Я начинаю доворачивать влево. Но вскоре приходится сдаться. Никакая это не земля. Темные пятна — это тень верхних разорванных облаков на сплошном слое нижних… Приходится ложиться на прежний курс. Мы виновато умолкли.

Вскоре штурманы и наши «коренные» радисты ловят соединенными усилиями передачу радиостанции на Скапа-Флоу и берут на него пеленг. Все становится на свои места. Снизу на нас снова напирают облака. Опять ревут на полную мощность все четыре мотора. Золотарев и Дмитриев регулируют качество смеси. Хотя запас горючего у нас порядочный, но чем больше, тем лучше. Время от времени проскакиваем верхушки облачных гор. 5500… 5800… 6000… Кажется, на этот раз хватит. Смежно-белая вата облаков остается ниже нас и больше не пухнет. Все в норме. Нет лишь связи с Рейкьявиком — целью нашего полета. Начинаю настаивать, чтобы мистер Кемпбелл показал, что он может. А мочь он должен многое, так как еще перед вылетом, втаскивая в самолет свой объемистый желтый портфель, он гордо известил нас, что у него там разместилось «радио всего мира».

— Запросить погоду! — даю команду. Время идет и идет… Ответа нет.

— Алло! Радисты! Как с погодой?

— Никак, — отвечает Низовцев, — мистер Кемпбелл сказал, что еще рано погоду запрашивать…

Что это такое? Какой-то там мистер будет вместо командира решать, когда и что нужно делать! Не-ет! Этот номер не пройдет…

— Передайте мистеру Кемпбеллу: немедленно, слышите, — немедленно связаться с Рейкьявиком и запросить погоду, — разозлившись, повторяю приказание.

— Есть! Сейчас передам, — отвечает Низовцев.

Прошло не меньше десяти минут, когда канадец, наконец, связался с радиостанцией аэродрома и передал мне радиограмму:

«Рейкьявик видимость хорошая тчк Облачность восемь баллов высота триста».

Теперь все ясно.

Ясно-то ясно, а вот как садиться при высоте облачности в триста метров, если аэродром окружают вершины гор высотой до тысячи метров? Но сесть нам все равно надо. Что-то надо предпринять, а что — пока не знаю.

Посоветовавшись с Обуховым и штурманами, решаем выйти под облака над океаном. Бензина еще достаточно, дойдем до радиостанции аэродрома, и от нее — вниз, через облака. Затем развернемся над морем и обратно на аэродром.

Верхняя кромка облаков снижается, мы — тоже. Вскоре освободились от масок. Под нами в облаках появляется громадное окно». Снизу виднеются белые гребешки на море. Завалив корабль в крутую спираль, хочу уйти вниз, используя чистое небо. Не получается. Снова врезаемся в облака. Приходится взять курс на юг — подальше от высоких берегов — и терять высоту по прямой. Снова лед на стеклах. Снова полет вслепую.