Тревожное небо

Часам к десяти туман стал редеть. Я решил взлететь. Машина легко оторвалась от земли. Полетали минут двадцать — все агрегаты работали нормально. Можно садиться. Я с тревогой смотрю в сторону аэродрома. Волны тумана то приоткрывают его краешек, то вновь скрывают. Попытки выйти на посадочную полосу ни к чему не приводят. Раза два или три мы проносились низко над аэродромом, но каждый раз полоса оказывается либо где-то сбоку, либо мы проходим ее под углом. Выручает Штепенко:

— Летчики, — слышу после очередной неудачи его бодрый голос, — попробуем по радиокомпасу. Сейчас включу.

— Давай. Включай.

Штурман выводит корабль в зону, которая проходит точно над бетонной полосой. Ведем корабль по стрелке радиополукомпаса и по указаниям штурмана с пологим снижением на аэродром.

— Убрать газы! — орет вдруг Штепенко.

Я этого сделать не решаюсь. Впереди сплошная мгла. Ни начала, ни конца полосы не видать. Убедившись, что вышли точно, даю полный газ, уходя еще раз на круг. Семь раз отмерь… Штепенко ворчит. Мы снова начинаем заход и благополучно опускаемся на бетон.

Теперь осталось закачать горючее и вызвать пассажиров.

Время приближалось к полудню. Солнце пекло самым немилосердным образом. Температура воздуха поднялась за 35° по Цельсию. Асфальт расплавился и прилипал к подошвам обуви. Душный воздух сушил рот и нос. По просьбе наших инженеров подъехала пожарная цистерна и время от времени обливала самолет холодной водой.

Сменили воду и в системе охлаждения двигателей.

Прибыли пассажиры, и я доложил В. М. Молотову о готовности к старту.

— Ну что ж, действуйте.

Вокруг нас, как и при встрече, снова сновали операторы и корреспонденты с аппаратами на треногах и без них, прожекторами и лампами, за которыми тянулись извивающиеся змеями провода. Все это трещало и щелкало, вспыхивало и блестело, окружая нас и провожающих плотным кольцом. Прибыл трактор-тягач и потащил корабль к линии старта. Газетный и кинолюд не отставал. Только часть крупногабаритных киноаппаратов и юпитеров осталась на месте. На ходу нам совали в руки вечные ручки и блокноты, просто клочки бумаги и денежные знаки, прося автографы.

Когда корабль остановился в начале бетонной полосы, я протиснулся к наркому и просил его ускорить нескончаемое прощание.

— Чем дольше, тем больше прогреется воздух и будет труднее стартовать.

Золотарев стоял рядом со мной и смахивал с лица пот собственной пилоткой.

— А наши моторы выдержат?

Золотарев уверенно ответил:

— Выдержат, товарищ нарком.

— Хорошо, давайте лететь, — и, приподняв шляпу, зашагал к трапу. Не дожидаясь команды, экипаж поспешил на свои места.

В обратный путь

Запущены все моторы. Впервые за всю мою летную практику пошли на взлет без предварительного опробования моторов на старте. И без этого вода в радиаторах нагрелась до 60 градусов.

Корабль, пробежав почти до конца двухкилометровую взлетную полосу, очень неохотно и тяжело оторвался от земли. Плотность воздуха ничтожно мала. Земля тянула нас, и мы дольше, чем когда-либо раньше, шли бреющим полетом, еле перетягивая через верхушки деревьев и невысокие строения вблизи аэродрома. Набрав метров двадцать высоты, пришлось снизить обороты двигателей: в радиаторах закипела вода. Маневрируем между горками и строениями, пока моторы понемногу остывают.

Минут через пять дали двигателям максимальные обороты и поднялись на 300 метров. Это уже лучше. Можно передохнуть самим, моторам — тоже.

— Штурманы! Давайте курс.

Пошли на северо-восток с набором высоты. Надо забираться повыше, чтобы не рисковать перегревом моторов. Проходим небольшую облачность. Через десяток минут она уже ниже нас. Над нами синее небо и огненный диск солнца.

Включаю автопилот. Высота — 3000. Температура наружного воздуха — 10°. Скорость по прибору 260 километров в час. Вое нормально. Остается лишь жалеть о том, что облака закрывают от нас проплывающие внизу Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимору, Бостон и другие города американского Востока. Уже под конец полета, когда до аэродрома посадки остается по нашим расчетам не более часа, облака сгущаются и скоро встают перед нами сплошной стеной. Идем вслепую.

— Штурманы! Дайте погоду на Гандере. Что там?

— Ничего, хорошая погода, — невозмутимо отвечает Штепенко.

— А если конкретнее?

— Безоблачно, видимость 50 километров, ветер слабый.

— Откуда такие сведения?

— Из прогноза, — огорошивает меня штурман.

— Это я без вас знаю, — я начинаю «закипать». — Мне нужна фактическая погода в Гандере. Связь есть?

— В том-то и беда, что связи опять нет.

— Ну вот что, Александр Павлович, — чеканю я сухим командирским тоном, — когда по расчету времени окажемся над серединой пролива, будем спускаться ниже облаков. Ясно?

— Ясно. Там мы будем через десять минут.

Подрегулировав автопилот и убавив обороты моторам, начинаю снижение. На высоте 4500 метров попадаем в густой снегопад.

— Эй, летчики, — возмущается Штепенко, — у нас полно снегу.

— Ничего, скоро растает, — успокаиваю я, — смотри, уже идет дождь.