Тревожное счастье

— Саша! Саша!.. Что вы делаете? Опомнитесь! Вы провалите себя… всех нас…

Она вырывалась, билась в его сильных руках.

— Пустите! Пустите меня! Где он? Что вы ему сказали?

— Я не сказал ничего. Не успел. Успокойтесь! Нельзя так! Мы выдаем себя. А Петра мы разыщем! Только — спокойно!.. Прошу тебя — спокойно…

Даника, спавшего на сеновале, разбудил Сашин крик. Хлопец увидел сквозь щель, как борются на огороде комиссар с сестрой, удивился, даже растерялся сначала, но оставаться в стороне не мог. Не зная, кого надо защищать, он бросился к ним. Правда, они уже сидели мирно, только комиссар держал Сашу за руку, а она плакала. Даник остановился поодаль, все еще в смущении. Лялькевич подозвал его: надо объяснить ему, чтоб хлопец не вообразил невесть что!

— Даник! Послушай! — сказал Владимир Иванович, вытирая платком окровавленное лицо. — Только что здесь был Петро. Увидел меня, подумал… Представляешь, что он мог подумать?.. Расквасил мне нос, прежде чем я успел слово вымолвить, и убежал в лес. Значит, наш человек…

Саша встрепенулась, бросила на Лялькевича взгляд, полный ненависти.

— А вы думали, полицай?! Считаете, что только вы…

Лялькевич съежился, точно от удара.

— Я убежден, далеко он не ушел. Сидит где-нибудь в кустах. По росе — след… Даник! Пойдешь с Сашей…

Она вскочила, вырвала руку, готовая бежать.

— Но прошу вас — не кричите, не кличьте… Подумайте о дочке! — Саша вздрогнула. — Мы поругались, подрались — муж с женой… Естественно — Саша ушла из дому. И ты, Даник, уговариваешь ее вернуться назад, помириться… Понятно?

— Понятно, Владимир Иванович! — кивнул Даник, дрожа от утренней прохлады и волнения.

Саша побежала. Когда она перелезала через плетень, Лялькевич погрозил кулаком и крикнул во весь голос:

— Ну и беги! И черт с тобой! Дура! Сумасшедшая!

Немного переждав, Даник двинулся за сестрой.

Вот он, его след, на росистой траве. Он повернул направо, где кусты гуще. «Петя! Родной мой, где ты? Глупый ты мой! Как ты мог усомниться во мне? Никто мне не нужен. Никто! Кроме тебя, мой любимый, неразумный. У нас же — дочка, твоя дочка. Как же ты мог убежать? Пускай ты подумал обо мне бог знает что. Пускай… Но все равно ты должен был посмотреть на Ленку…» Стало невыносимо обидно от мысли, что он не захотел повидать ребенка. «Неужто твоя ревность сильнее любви? Пускай не ко мне. К дочке… Это гадкое чувство заглушило в тебе все…»

Она и раньше часто так разговаривала с ним, шептала по ночам или когда оставалась одна в лесу, в поле. Но тогда он виделся ей только в мечтах. А сейчас… след. Неужто и правда это шел Петя? Как он очутился здесь, когда был так далеко, на севере? На мгновение все это показалось невероятным. Не сон ли? Не пошутил ли Лялькевич? Не понадобилась ли ему в каких-то конспиративных целях эта выдумка? У него всегда тайны и неожиданности. Вот и след пропал…

Пропал потому, что здесь не было травы, начался сухой сосняк. Саша так и вскинулась и, остановившись, посмотрела назад. Нет, след есть. Она, когда бежала, не наступала на него, чтобы не затоптать, и теперь на росистой траве протянулись две зеленые стежки. Куда же идти? Она снова крикнула:

— Пе-е-тя-а!

Сразу же рядом оказался Даник, схватил за руку.

— Саша! Ты забыла, что сказал Владимир Иванович?

Она разозлилась.

— Иди ты со своим Владимиром Ивановичем!..

— Саша, не шути с огнем! — сурово предупредил Даник. — Ты подпольщица. Клятву давала. А теперь хочешь погубить все наше дело из-за своего Пети? Подумай!

Наконец до ее сознания дошло, какую беду можно накликать на себя, на всю семью, на организацию. Повернувшись к брату, сказала с болью, с мольбой:

— Даник! Да ты пойми только. Ленкин отец сейчас был здесь, у нас во дворе, в двух шагах… Где его искать теперь? Где?

Данику стало жаль сестру. Он посоветовал:

— Давай разойдемся, и ты окликай меня… Будто мы грибы собираем. Может, он узнает твой голос.

Они углубились в лес, и Саша кричала и кричала:

— Да-ани-и-ик! Дани-ила-а-а!

Брат изредка откликался:

— А-а-у-у!

Потом подбежал к ней в волнении, уже захваченный поисками.

— Там, у болотца, след на траве. Он пошел на луг. Бежим туда. На лугу будут видны следы, и мы догоним его.

Они бежали по редкому сосняку что было силы. Суходолы, крутые взгорки, суковатые от самого комля кряжистые сосны — такой тут лес; он посажен был дедами на приречных песчаных наносах, чтоб остановить наступление песков на поля.

Саша задыхалась. Сердце рвалось вперед, готовое выскочить из груди. Сердце — оно сразу нашло бы того, по ком изболелось, если бы дать ему волю.

«Сердце мое! Любовь моя! Веди меня к нему! Петя! Петя! — беззвучно кричала она. — Остановись! Подожди! Не то мне тебя не догнать. Я упаду…»

Наконец сосняк расступился и открылись широкие просторы присожских лугов. Миллиарды крохотных радуг сверкали на молодой отаве — всходило солнце. Лучи его отражались от недвижного зеркала, и на густой лозе висела радуга, неяркая, как бы затянутая редкой дымкой, но все равно неповторимо прекрасная. Саше было не до любования природой, однако и она подивилась этому чуду.