Тревожное счастье

И вдруг — такое известие… Можно было не сомневаться, что тот, что заходил на рассвете к Трояновым, и тот, что неожиданно оказался в Лизаветиной хате, — один и тот же человек. Однако что ему было нужно у Трояновых? Почему за ним бежала жена хромого?

Сделать какие-нибудь логические выводы Гусев своими проспиртованными мозгами был не в состоянии. Но еще больше насторожился, когда узнал, что Шапетович «пошел в Буду ремонтировать церковь». Приказал своим подчиненным не спускать с хаты Трояновых глаз. Хорошие они, работящие, тихие, но «в тихом омуте черти водятся».

В тот день, когда Саша пошла за Днепр, Гусев отправился к начальнику районной полиции. В разговоре, как бы между прочим, он высказал свои подозрения насчет Шапетовича. Хотел похвастать: вот, мол, какой я бдительный и прозорливый. А Милецкого будто пчела укусила: он подпрыгнул на стуле, вскочил и чуть не кинулся на Гусева с кулаками.

— На протезе?! Идиот! Дубина! У тебя под носом руководитель городского большевистского подполья. А ты с ним самогонку пьешь. У тебя, у тебя, голова дубовая, их гнездо! И пожар склада, и подрыв грузовиков, и пароход, и листовки — все их работа… А я на тебя надеялся, ставил в пример… Сейчас же лети туда! Выскользнет у тебя из рук — расстреляю, повешу!.. Чего хлопаешь глазами? — понизил тон начальник и объяснил: — Вчера нас вызвал начальник гестапо Цинздорф. Один из арестованных, когда ему как следует всыпали, признался. Весной на заседание их группы приезжал откуда-то из деревни человек на деревянном протезе… Фамилии он не знает. Уразумел, дуб? Взять всю семью! Управишься? Подмога не нужна?

— Мотоцикл! Дайте мотоцикл, — прохрипел Гусев. Он побоялся признаться, что Шапетович уже, видно, ускользнул.

«Церковь ремонтирует!.. Ну, ничего… Будет в наших руках жена, ребенок — вернется… Ах, какой я дурак! Однако же и хитро работают, ой, хитро…»

— Бери мотоцикл! Я позвоню Цинздорфу, и мы, может быть, приедем туда на машине. Но знай, Гусев… Три шкуры спущу, ежели что…

Когда они вышли из кабинета, пышногрудая блондинка, работавшая в полиции машинисткой и переводчицей, которую начальники постов ненавидели за то, что она брезговала ими, а проводила вечера с офицерами гестапо и жандармерии, хлопнула по щеке молодого полицая, Кольку Трапаша. Он был известен во всех гарнизонах как самый веселый трепач, враль и бабник.

Начальник полиции оглядел девушку с подозрительностью ревнивого мужа.

— Липнет как смола, — бросила она, оправляя блузку.

Милецкий загремел на весь дом:

— Ты, барбос, кобель блудливый! Тебе бы только за юбками бегать!.. Машина готова? Я тебя, подлеца, на пост загоню, поближе к партизанам, они из тебя дурь повыбьют. Ишь морду наел!

У самого начальника морда была в три раза толще, но он всегда попрекал своих подначальных, что они разъелись, ничего не делают, все лодыри и трусы.

Коля молчал, вытягивался в струнку и виновато мигал. Благодаря этой покорности он удержался в должности шофера дольше, чем его предшественники.

— Повезешь Гусева. Доставишь — и назад!

Через три минуты они были за городом.

— Скорей, скорей! — в нетерпении подгонял Гусев мотоциклиста.

— Куда ты торопишься? На свадьбу, что ли?

— На похороны.

— На свои?

— Твоей бабушки, заноза.

— Моя живая. Замуж собирается. Могу тебя сосватать.

Колька повернулся к коляске, оскалил зубы. Мотоцикл повело вбок.

— На дорогу смотри, а то в канаве будем.

— Боишься? Не все одно тебе, когда помирать?

— А тебе все одно?

— Мне? Чем раньше, тем лучше.

— Брехун ты несусветный.

— Что?

— Брехун, говорю, ты.

— Спасибо. Но культурные люди говорят — фантазер. Сама Эльза…

— Б… твоя Эльза.

— Можно ей это передать?

— Ну, ты болтать болтай, однако не советую забывать, что жить тебе с нами, а не с Эльзой. Завтра и вправду можешь оказаться в гарнизоне. — Гусев знал, что накликать на себя гнев секретарши начальника страшнее, чем гнев самого Милецкого. Этой падали довольно сказать гестаповцам слово — и завтра от тебя останется мокрое место. Странно, что один только Трапаш, кажется, не боится ее — лезет целоваться.

Колька, улыбнувшись, успокоил Гусева:

— Не бойся. Я своих не выдаю.

Гусев заискивающе попросил:

— Послушай, ты меня потом в Буду подкинешь?

— Начальник съест. Слышал, что приказал?

— Если мы эту пташку сцапаем, слова не скажет.

— Какую пташку?

— Есть тут один тип. Тихим прикидывался. Бочки делал. Инвалид.

— Кто это? Я же из Хуторянки, всех знаю.

— Зять Трояновых.

— Хромой?

— Ага.

— А что он делает в Буде?

— Церковь ремонтирует. К богу подлизывается.

Гусев приказал подъехать прямо к дому Трояновых.

Во дворе Даник играл с маленькой Ленкой.

Вокруг было пусто и тихо, как бывает в деревне в августовский день, когда все в поле, на гумнах.

— Где твой зять? — спросил Гусев у Даника.

— Какой он мой! Церковь пошел ремонтировать в Буду.

— А сестра?

— Какая?

— Жена его. Какая! — полицай матюкнулся.

— А что вы кричите, господин начальник? Понесла ему харчи.

— Ах, сволочи! Ты меня еще учить! Выродок большевистский! Бери ребенка! Идем со мной!

— Куда?

— Там узнаешь куда.