Тревожное счастье

«Не знаете? Ничего не знаете. Французский шпион Запечка вел у вас под носом антисоветскую пропаганду. Вчера мы его арестовали. А некоторые члены партии даже хотели пригласить его воспитывать детей».

Шапетовичу кровь ударила в голову и по спине пополз противно-липкий пот. Выходит, что Булатову известно о каждом слове, даже случайном. Это его потрясло. Откуда начальник райотдела МГБ знает обо всем?

Прямо-таки ошеломленный этой всеобъемлющей осведомленностью Булатова, Петро сперва не задумался над судьбой Андрея Запечки. Даже эгоистично забыл обо всей этой истории, когда гулял с Сашей. Мало ли чего наговорили на собрании! Да и вообще ни о каких делах думать не хотелось. А утром проснулся чем-то встревоженный и сразу вспомнил Запечку, сердце больно сжалось.

Петро виделся и говорил с ним всего два раза: тогда, в сельсовете, и позднее, когда зашел к нему домой в землянку. Растерявшиеся женщины — старуха, мать Андрея, и жена его — не знали, куда усадить учителя. Только сам «француз» (село уже наградило его этой беззлобной кличкой) вел себя так непринужденно, будто всю жизнь жил в землянке. Однако удовольствия от того, что к нему наведался парторг, не скрывал. Был приветлив, говорлив. Много рассказал интересного. И женщины были рады. А что они подумают теперь о его приходе, о том, как он расспрашивал о Франции?

Петро похолодел от этой мысли. Звучал в ушах доверчивый рассказ инвалида, вспомнились слезы его матери, которые Петро увидел, когда сын рассказывал про лагерь военнопленных, где люди мерли как мухи, про шахты, про французов, устроивших ему побег из госпиталя, куда он попал после обвала в шахте; про второе ранение в «маки́», про сложную операцию, которую сделал французский врач, рискуя жизнью; доктор этот больше месяца укрывал советского солдата у себя на квартире… Такие люди, такой героизм, и вдруг — шпион. Нет, это невероятно! Никакой логики. Человек прошел через фашистский ад и не стал изменником. Дважды бежал из лагерей, рвался к борьбе. Дважды тяжело ранен. Зачем же, во имя чего после всего этого ему становиться шпионом? Да, наконец, и французам, союзникам по войне, на кой черт им такой шпион — инвалид, колхозник с образованием в шесть классов? Нет, тут что-то не так, какое-то нелепое недоразумение, ошибка. Мысль о Запечке не покидала Шапетовича весь день. За обедом рассказал жене. Сашу это ошеломило не меньше, чем его.

— Арестовали Запечку? Андрея? За что?

— Говорят, вел вражескую пропаганду.

— Какую? Где? Неправда это! Неправда! Я лечила его! Я слышала, что он рассказывает. Дай бог вашему Булатову быть таким патриотом. — И вспылила, накинулась с упреками: — И никто из вас, конечно, слова не сказал в защиту? Герои! Только знай твердите, что всем руководит партия. Чем вы руководите? За человека не можете заступиться! Скоро этот Булатов вас самих начнет сажать, а вы молчать будете.

Упрек был жестокий, обидный. Петро тоже вспыхнул:

— Ну, ты Булатова не трогай. Его поставили на самый ответственный участок — блюсти государственную безопасность. И ему видней. Без причины у нас не арестовывают. Есть закон.

— Закон есть. Да богиня эта, о которой ты читал, — как ее? — спит, видно. Шпиона нашли! Сам чуть живой вернулся, жена эпилепсию нажила, убегая от немцев…

Взволнованная Саша, не доев картошки, стремительно встала, накинула на плечи свою старенькую шерстяную кофточку, бросила:

— Приберешь со стола, помоешь тарелки! — и вышла.

Последнее время она часто так делала — уходила, когда чувствовала, что они могут поссориться. Может быть, это и умно, потому что после ссоры очень уж гадко на душе. И все-таки эти стремительные неожиданные уходы жены (однажды она даже в гостях вот так оставила его) обижали Петра. Казалось, что Саша проявляет этим свое презрение к нему. Лучше бы уж обругала. Но тут ссориться им не из-за чего. Насчет этого несчастного Запечки он целиком согласен с Сашей. Да и насчет Булатова согласен. Нельзя так разговаривать с людьми, как говорит он. Как будто все они подсудимые.

В душе согласен. А высказать это, даже перед собственной женой, не отважился. Начал защищать. Почему? Зачем?

«Нет, тут что-то не так. Очень уж это неправдоподобно — шпион. Тайны госбезопасности тайнами, а я, секретарь, должен знать, за какую конкретно вину арестовали человека, — думал Петро, блуждая по ночному саду. — Надо поговорить в райкоме, с секретарями, с Анисимовым, с Лялькевичем».

«Закон есть, — вспомнились Сашины слова, — а богиня… а богиня Фемида спит…» Фемида? Да. Он обрадовался, что так легко вспомнил имя богини — блюстительницы законов. Вот теперь она уже никогда не забудется — ни до экзаменов, ни после. Но не в экзаменах суть. А в чем? Чтоб Фемида не спала? В чем суть моей жизни? Твоей, Саша? Нашей?