Тревожное счастье

Слова ее обладали такой же притягательной силой, как и она сама. Нельзя было ответить отказом на такое приглашение. Да Петро и не думал отказываться. Он даже обрадовался, что разговор с этими женщинами можно завершить именно так — хоть немножко помочь им, а не просто вежливо распрощаться и пойти дальше, не утерев и капли пота со лба, в то время как они обливаются им с головы до ног. Он весело засмеялся, плюнул на ладони, повернулся к Громыке:

— Что, Панас, взяли?

Громыка взмахнул черными ресницами, покрутил головой. Петро понял его без слов: «Доведается Анисимов, что мы не только не запретили, а сами тянули плуг, — будет нам!»

— Да черт с ним, с Аниськой! Взяли!

Лиза тоже рассмеялась:

— Правильно, Андреевич!

И то, что назвала его по отчеству, еще подбодрило Петра.

Плуг не просто тащили за постромки, женщины сделали приспособление: к постромке привязали три лямки, обшитые войлоком или старыми рушниками. Такой «хомут» надевался на плечи. Лиза грубовато вытолкнула из «упряжки» нестарую женщину, почти ровесницу свою, но какую-то изможденную, бледную, и передала ее лямку Петру. Громыка стал с другой стороны.

Потащили.

Говорят, поначалу любая работа, самая тяжелая, кажется легкой. Нет, Петро с первых шагов почувствовал, что работа эта очень тяжелая. Может быть, он слишком сильно напрягается? Лиза шла легче: ровней ступали по размякшей земле ее босые ноги, шея не краснела от натуги.

Теперь он невольно смотрел на ее шею, на белые-белые — прямо слепят глаза! — плечи. Тяжелые растоптанные сапоги его скользили по земле, и он, солдат, сбивался с шага. Женщина, которая идет за ним, верно, видит все это. Петро старался идти ровней, но тогда становилось еще тяжелее. Лямка больно натирала шрам, и ему приходилось придерживать ее рукой, чтоб «хомут» не прижимался к груди. А Лиза шла, опустив руки, как в строю, казалось, совсем легко. Так же легко шел Панас, слева и чуть впереди него.

На второй борозде пот стал заливать глаза. Петро утер его раз-другой рукавом гимнастерки. Решив, что во всем виновата зимняя шапка, на повороте швырнул ее под старую грушу. Лиза увидела это — засмеялась.

— Парит, Андреевич?

Как назло, солнце, которое уже несколько дней редко тешило своим теплом, выглянуло из-за тучи и стало припекать не по-весеннему — по-летнему.

Вскоре Петру показалось, что с его суконной гимнастерки вот-вот потечет — такая она стала мокрая, тяжелая. И глаза еще сильнее заливало потом, так что Лизины плечи расплылись в нечто бесформенное, желтое, и он больше не думал об их красоте. Теперь весь мир потерял для него свое очарование, свои краски. В висках, казалось, стучали молотки, и боль отдавалась в ране.

Еще вначале, на первой борозде, Петр расстегнул все пуговицы. А когда остановились, чтоб отдохнуть, он решил сбросить гимнастерку. Но вместе с гимнастеркой потянулась и нижняя сорочка, — видно, прилипла, мокрая. Петро смутился, увидев, как женщины смотрят на него, смотрят не в лицо, не в глаза — на грудь, на живот. Он не сразу понял значение этих взглядов и стыдливо прикрылся гимнастеркой. Особенно странно глядела Лиза — с добротой, лаской, и глаза ее постепенно затуманились слезами.

— Ну, мужчинки, хватит. Спасибо, — сказала она. Они остановились посреди огорода, не доведя борозды до конца, и Петро спросил:

— Почему?

— Руки у нас отсохнут, коли мы на вас… пахать будем. Не знали мы. Простите…

Петро понял. В глазах у него колыхнулось небо, будто упало на землю, и солнце разбилось на тысячу осколков.

VIII

Воскресенье, но в школе шли занятия: была пасха, а потому день объявили рабочим — вели борьбу с религией. Преподавателей радовало, что ученики довольно дружно явились на уроки, всего несколько девушек не пришли, в обычный будний день и то бывает больше прогульщиков. Классные воспитательницы хвастались друг перед другом, у кого меньше «пасхальников».

Учительницы были в хорошем настроении, веселые, возбужденные. Но их веселость в этот день раздражала Шапетовича. Он знал: многие из них — местные и, конечно, утром как следует разговелись, а теперь перед ним и директором выдают себя за ярых атеисток.

А может быть, он злился потому, что сам был голоден — пришел натощак? Накануне сажали картошку, посадили все до последней картофелины, а другие запасы, что были в доме, прикончили хлопец-пахарь и санитарка, которые им помогали: Саша щедро их угостила.