Тревожное счастье

— Я здесь. Райком создал группу самообороны. Время военное. Вчера возле Демяхов мы парашютистов ловили. Трое убиты, два сдались. А сегодня… мать проведал… и вас захотелось повидать…

— А вот это не обязательно, — неприязненно заметила Саша.

Мелькнула мысль: она поцеловала этого человека, уверенная, что он уходит на фронт, а он здесь шатается возле дома, в то время как все остальные и ее Петя где-то под пулями.

Он, видимо, смутился, помолчал. Саша старалась разглядеть его лицо: что оно выражает? Но было темно.

— Я считал своим долгом предупредить вас, Александра Федоровна, — сказал он почти шепотом. — Вы должны уехать отсюда, эвакуироваться… Вам нельзя здесь оставаться… Вы — комсомолка.

— Никуда я не поеду! — со злостью ответила Саша и иронически хмыкнула: — Хороша самооборона! Ходите по ночам, нагоняете страх, панику. Кого вы обороняете? Себя?

Владимир Иванович снова взял ее за локоть, крепко сжал и горячо зашептал:

— Шура, поверьте мне, как другу, как… коммунисту… Я не себя спасаю. Но положение очень серьезное. Три дня назад наши оставили Минск… Немцы под Жлобином…

— Сдали Минск?! — чуть не крикнула Саша.

— Тише. Не надо паники.

— А Мурманск?

— При чем тут Мурманск? — удивился учитель.

— Там мой муж.

— А-а…

— Неужто правда сдали Минск? Не могу поверить!

— Я знаю точно. Потому и пришел к вам… Из Речицы эвакуируют семьи…

Теперь Саша поверила ему, поверила, что он пришел с самыми чистыми намерениями, как добрый друг, и почувствовала к нему благодарность. Не зная, как выразить ее, доверчиво спросила:

— Что же мне делать?

— Поезжайте завтра в Речицу. Я позабочусь, чтоб вас посадили в эшелон для эвакуируемых.

— Спасибо, — просто, от души сказала она и настороженно прислушалась. В хате заплакал ребенок. А где-то вдалеке послышался гул самолетов. Забыв попрощаться, она бросилась в хату, к дочке.

II

В Речицу Саша не поехала. Она рассудила иначе: недалеко отсюда, за Днепром и Сожем, ее родная деревня, отцовский дом, так зачем же ехать невесть куда? Дома она будет в полной безопасности: если врагу даже удастся дойти до Днепра, то уж туда, через две большие реки, ему ни за что не прорваться. Она продолжала спокойно работать. И только когда у самой деревни появились военные и начали строить укрепления, она решила ехать. Трудно ей было расставаться с местами, где началась ее самостоятельная жизнь, где каждая мелочь напоминала о Пете, об их счастье, коротком, но ярком. Что ждет ее?

Аня взяла в колхозе лошадь и сама решила отвезти ее. Когда стали грузиться, Саша удивилась, что набралось так много вещей.

— Обжилась я тут у вас, — сказала она Ане.

— Я мешок жита положу, Шура, — предложила Аня.

— Что вы, Аня! Зачем оно мне?

— Ой, все пригодится. Ты теперь не одна. Жить надо, дочку кормить. Бери. А я твою полоску сожну.

Два дня назад по указанию райкома колхозные посевы разделили между колхозниками и сельской интеллигенцией — по количеству едоков. Саша тоже получила двадцать соток. Это ее встревожило: дурной признак. По правде говоря, не появление войск, а раздел посевов заставил ее подумать о предупреждении Владимира Ивановича и пуститься в путь за две большие реки.

Вот и мешок с житом уложен. В хате осталось самое дорогое — дочка. Саша отправилась за ней. Комната, где жила Саша, теперь показалась большой, какой-то пустой и от этого неуютной. Саша закутала малышку, перецеловала детей хозяйки. Взяла дочку на руки и еще раз поглядела вокруг. Хозяйка помолилась на образа. Сашу почему-то это очень взволновало. Захотелось плакать.

— Аня, если письмо от Пети придет, вы обязательно перешлите мне. Уж как-нибудь, — еще раз попросила она, хотя об этом уже было не раз говорено.

— Передам, Шурочка, сама принесу. Здесь же недалеко. Добегу.

«Аня тоже не верит, что они могут сюда дойти», — с облегчением подумала Саша.

Несколько соседок вышли на улицу проводить ее. Окружили повозку.

— Вот и вы, Шура, нас покидаете, — сказала одна из женщин, тяжело вздохнув. — Вчера учительницы уехали. Одни мы остаемся… Пусто, как после чумы.

У Саши больно сжалось сердце. Она не знала, что ответить, как утешить этих добрых горемычных женщин, чувствовала себя виноватой перед ними. В чем же ее вина? Разве ее собственная судьба легче? Разве она не такая же солдатка? Но она бежит от войны за две широкие реки, а они остаются здесь. Имеет ли она право так поступать?

— Дитя захворает, некому будет и полечить, — укором звучат слова молодухи с ребенком на руках.

Саша опускает глаза, крепче прижимает к груди свою дочку. Нет, это не укор, это боль души.

— Счастливого пути вам, Шурочка, — говорит женщина с ребенком ласково и сердечно. — Коли все обойдется, не забывайте нас, возвращайтесь.

Саша радостно встрепенулась, с благодарностью посмотрела на женщин полными слез глазами.

— Я вернусь. Я непременно к вам вернусь. Родные мои, добрые!..

— Ну, хватит вам! Целуйтесь — и едем. Путь не близкий, — грубовато сказала Аня, по-мужски вскакивая на передок и разбирая вожжи.

В местечке они заехали в больницу — попрощаться с Марией Сергеевной. Саша взглянула на доктора и ужаснулась: она постарела, осунулась, поседела.