Тревожное счастье

Они вышли на улицу. Накануне выпал снег. Первая военная зима легла очень рано. Ночью ударил мороз, небо очистилось от туч и было глубокое, ясное, точно старательно вымытое. Снег по-зимнему скрипел под ногами. Из труб в прозрачную лазурь подымались белые столбы дыма. Но не эта красота привлекала внимание людей. Не такие времена, чтоб любоваться природой. Большой красный флаг над школой — вот что выманило из хат и старого и малого! Флаг чуть колыхался, пламенел на фоне неба, над темной стеной леса, и казался огромным, как заря — вполнеба. На сердце у Саши сразу стало светло и торжественно: пришел праздник, суровый, подпольный, но никому и никогда его не уничтожить, не погасить. Это не просто флаги — это кровь тех, кто отдал жизнь за Октябрь, это сердца — ее, Даника, Толи, Тишки, неведомого ей «Старика» — пламенеют там, над крышами школы, сельсовета, клуба.

Саша прошла по деревне. Все смотрели на флаги и видели в этом знаменательное событие. Более смелые вышли на улицу, собирались группами, осторожные стояли по своим дворам. Но в движениях и голосах чувствовалось праздничное настроение.

Тишка Мотыль поздоровался и тихо поздравил:

— С праздником, Саша!

А через несколько дворов так же тихо поздравил ее одноногий дядька Роман:

— С праздником, крестница!

— И вас также, крестный!

Саша остановилась.

— Молодцы хлопцы! — кивнул он на дом сельсовета.

— Какие хлопцы? — удивилась она и встревожилась.

— Те, что флаги повесили. Знал бы я, кто это сделал, расцеловал бы голубков сизых.

Флагов долго никто не снимал — ни полиция, ни староста. Саша потом узнала, что возле каждого из них ребята прикрепили дощечку с надписью: «Заминировано». Только во второй половине дня приехал военный комендант с отрядом жандармов и полицаев. Комендант приказал посадить под арест местных полицейских, вытянул хлыстом старосту и сместил его с должности. Затем собрал стариков и долго втолковывал им, как сильна немецкая армия и слаба советская, потом объявил, что немецкие части вступили в Москву, а закончил угрозой:

— Если в вашей деревне будет еще хоть один бандитский выпад против нового порядка, я вас повешу. — Он обвел взглядом группу угрюмых бородатых людей, подумал и добавил: — Нет, я не вас повешу. Я повешу каждого второго в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Примите во внимание и передайте всем!

Комендант и эсэсовцы уехали, а полицаи остались: деревня была занесена в число опасных крамольных пунктов, и вместо небольшого поста в школе разместился гарнизон. Новые полицаи вели себя нагло: крали кур, поросят, запрещали сборища, вечеринки, если встречали кого поздно вечером, избивали, не глядя, ребенок это, старик или женщина; по ночам они болтались по деревне, подслушивая, подглядывая в окна. «Новый порядок» показывал себя во всей красе.

В добавление ко всем бедам стояла суровая, лютая зима: трещали морозы, выли снежные вьюги.

Не было керосина. При лучине пряли куделю для тех ловких хозяек, которые вытеребили для себя колхозный лен. Саша никогда раньше не пряла и сразу же возненавидела эту допотопную работу. Монотонное жужжание прялки, неровный свет лучины — то вспыхнет, то погаснет, — свист ветра и шаги полицейских — все это нагоняло такую тоску и отчаяние, что она готова была на все, только бы не сидеть вот так. Саша с нетерпением ждала, когда подпольщики дадут ей задание. Но подполье молчало, даже на сходку или собрание ее больше не приглашали.

Оставшись с братом с глазу на глаз, она накидывалась на него:

— Почему мы молчим, ничего не делаем? Почему не собираемся?

— Погоди, Саша. Не горячись. Больше выдержки, сестра, — рассудительно, как взрослый, отвечал он.

— Я знаю, вы собираетесь, вы действуете, а мне не хотите давать заданий. Вам не понравилось, что я пожалела детей лесничего…

— Если ты будешь думать и говорить глупости, — рассердился Даник, — мы и в самом деле тебя исключим. Я первый проголосую.

— Ну и исключайте! — не сдержалась Саша, обиженная до слез.

У Даника гневно блеснули глаза. Она испуганно отступила в угол за печью, в этот момент, может быть, впервые заметив, как изменился брат: возмужал, вытянулся, стал выше ее ростом, но до чего похудел — на лице одни скулы торчат да поблескивают глаза, воспаленные, красные, как у человека, не спавшего много ночей.

Он протянул руку, неловко обнял ее, сжал цепкими костлявыми пальцами плечо и глухо зашептал:

— Послушай, дуреха, зачем это тебе?

— Что? — не поняла она.

— Да ходить на наши собрания? Вокруг снегу навалило — босая огородами не побежишь. И бобиков, как собак… Ты замужняя женщина, мать… Твое отсутствие здесь или встреча с нами, хлопцами, сразу вызовет подозрение. Все, что надо, я тебе передам. Пойми!..

— Понимаю, — прошептала пристыженная Саша; ее тронула разумная осторожность товарищей. Они не забывают, что у нее ребенок, а потому она имеет право рисковать меньше, чем кто бы то ни было.

— А задание и ты получишь, — продолжал между тем Даник. — Не беспокойся. Работы всем хватит, дай только развернуться. Не все сразу.