Тревожные годы

- Постой! я не все сказал. Возьми мои теперешние связи - они все до одной либеральные. От кого я жду обновления России - от князя Льва Кирилыча! Какую газету я читаю - "Старейшую Всероссийскую Пенкоснимательницу"! J'espere que c'est assez concluant! [Надеюсь, это довольно убедительно! (франц.)] Учреждение читален, лекций, народного театра, распространение полезных знаний - во всем и везде я играю первую роль! Я всегда и везде говорил: "Господа! не полагайте движению препон, но умейте овладеть им. Овладейте, господа! дайте движению надлежащее направление - et alors tout Гa ira comme sur des roulettes! [и тогда все пойдет как по маслу! (франц.)] Только овладейте!" Сколько я потерял через это - ты знаешь сам. Ты знаешь очень хорошо, чем бы я мог быть, если б принял в то время предложение князя Ивана Семеныча! Он предлагал мне Анны... Ты понимаешь! святыя Анны... помимо Станислава! в мои лета! Ah! c'etait bien joli! [Ах! это было прекрасно! (франц.)] Но я сказал прямо: "Если бы к этому прибавили три тысячи аренды, то и тогда я еще подумаю!" Почему я так смело ответил? а потому, мой друг, что, во-первых, у меня есть своя административная система, которая несомненно когда-нибудь понадобится, а во-вторых, и потому, что я знаю наверное, что от меня мое не уйдет. Система моя очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не воспрещать. C'est simple comme bonjour [Ясно, как день (франц.)]. Но чтобы ты мог лучше понять мой административный идеал, я попрошу тебя вообразить себе, что в настоящую минуту я нахожусь у дел. Первое, что я делаю, - это ослабляю бразды. Хотя, в сущности, в этом еще нет ничего определенного, но для нас, русских, уже одно это очень и очень важно. Мы так чувствительны к браздам, что малейшее изменение в манере держать их уже ценится нами. И вот, когда я ослабил бразды, когда все почувствовали это - вдруг начинается настоящее либеральное пиршество, un vrai festin d'idees liberates [настоящий праздник либеральных идей(франц.)]. Литература ликует, студенты ликуют, женщины ликуют, все вообще, как бы сговорившись, выходят на Невский с папиросами и сигарами в зубах! И заметь: я ничего прямо не дозволял, а только ничего прямо не воспрещал! Я, с своей стороны, тоже ликую. Я вижу эти наивные, малым довольные лица, я указываю на них и говорю: "Вот доказательства разумности моей системы! J'espere que j'ai bien merite mon cordon rouge de s-te Anna!" [Надеюсь, я вполне заслужил красную ленту святой Анны! (франц.)] Таким образом проходит год, а может быть, и два - я все продолжаю мою систему, то есть ничего прямо не дозволяю, но и ничего прямо не воспрещаю. Тогда начинают там и сям прорываться проявления так называемой licence [своевольности (франц.)]. Подчиненные Держиморды бегут ко мне в ужасе и докладывают, что такого-то числа в Канонерском переулке, в доме под номером таким-то, шла речь о непризнании авторитетов. Но я еще не разделяю опасений моих сослуживцев и настаиваю на том, что мер кротости совершенно достаточно, чтоб обратить заблудших на путь истины. Pas trop de zele, messieurs, говорю я, surtout pas trop de zele! [Без лишнего усердия, господа... главное - без лишнего усердия!(франц.)] Затем я призываю зачинщиков и келейным образом делаю им внушение. "Господа! - говорю я, - вы должны понять, что у нас без авторитетов нельзя! Если вы хотите, чтоб я имел возможность защитить вас, то поберегите и меня! если не хотите, то скажите прямо - я удалюсь в отставку!" Разумеется, моя угроза действует. Все кричат: "Осторожнее! осторожнее! потому что, если оставит нас Тебеньков, - мы погибли!" Так проходит, быть может, еще целый год. Mais helas! les idees subversives - c'est quelque chose de tres peu solide, mon cher! [Но увы! разрушительные идеи - нечто весьма неустойчивое, дорогой мой! (франц.)] С ними никогда нельзя быть уверенным, где они остановятся и не перейдут ли ту границу "недозволенного", но и "не воспрещенного", в прочном установлении которой и заключается вся задача истинного либерализма. И вот, по прошествии известного времени, la licence releve la tete [своевольность снова поднимает голову (франц.)] и прямо утверждает, что "невоспрещение" равняется "дозволению". Начинается шум, mesquineries [мелкие препирательства (франц.)], резкости вроде тех, которые мы слышали вчера вечером. Тогда я говорю уже прямо: "Messieurs! je m'en lave les mains!" [господа! я умываю руки! (франц.)] и уступаю мое место князю Ивану Семенычу. Hein? tu comprends? [А? понимаешь? (франц.)]

- Гм... да... это в своем роде...