Тревожные ночи

Бойцы сидели тесным кружком. Я молча опустился рядом и тут только обнаружил, что у меня осталась пачка сигарет взводного. Я пустил ее по кругу. Каждый из бойцов взял по одной, и мы все закурили. Сигарета меня несколько успокоила. «Что же мне делать с Наной?» — эта мысль не покидала меня. Я ни с кем не мог поделиться своей тревогой. Мне нужно было решать самому. Перед моими глазами предстала вдруг страшная картина. Нана перед карательным отрядом… Босой, без кителя, в распахнутой на груди рубашке, с взлохмаченной головой. На глазах белая повязка, руки за спиной связаны ремешком. Его пытаются поставить на колени. Но он вырывается, освобождает руки, срывает с глаз повязку и стоит перед карательным отрядом с гордо вскинутой головой и открытой грудью… Позади отряда — стена из серых немецких мундиров, сотни, тысячи темных стальных квадратных касок, из-под козырьков которых поблескивают сотни, тысячи жестоких, мстительных глаз.

— Жерка! — крикнул я, забывая о всякой осторожности, дрожа как в лихорадке. — Беги! Пошли ко мне Нану, замени его у пулемета.

Жерка кинулся к ложбинке, и его мгновенно поглотила тьма. Я вышел на край поля, мне нужно было поговорить с Наной с глазу на глаз. «Есть только одно спасение для него — бегство, — думал я. — Схорониться пока что в кукурузе или перебраться этой же ночью через наши позиции, бежать в горы. Иного спасения нет». Но я знал, как упрям Нана. Захочет ли он прятаться? Не взбредет ли ему в голову пойти напролом, встретиться лицом к лицу с гитлеровцами и с этими из военного трибунала? Снова предстала передо мною мучительная и страшная картина: карательный отряд, и Нана перед ним с гордо вскинутой головой…

От ложбинки отделилась тень — какой-то человек быстро вскарабкался по склону и побежал через поле. Я сделал несколько шагов ему навстречу и тихо позвал:

— Нана! Нана! Сюда!

Но это был не Нана. Это был насмерть перепуганный Жерка. Он все время оглядывался, как будто его кто-то преследовал.

— Нана сбежал, господин сержант! — крикнул он прерывисто. — К русским!

Сообщение Жерки поразило меня как громом. Когда мы оба пришли в себя, наши глаза невольно обратились в сторону советского фронта. Там, за этой непроницаемой тьмой, скрылся Нана. Да, он выбрал другой, более верный путь к спасению, путь, о котором я не осмелился даже подумать.

Я приказал Жерке притащить пулемет на край поля, где находилась наша боевая позиция, и расположил бойцов в укрытиях вокруг него. Всю ночь мы пристально всматривались в темноту и настороженно прислушивались. Бегство Наны явилось для всех неожиданностью, никто не знал, что он «убрал» от колодца немцев. Один только Жерка время от времени ворчал, выражая вслух свое осуждение. Остальные молчали. Это было самым красноречивым свидетельством того, что в глубине души они радуются за Нану.

А Чиоча, который не очень-то соображал, что он говорит, прямо выразил свое восхищение, воскликнув:

— Молодец Нана!

— Говорят, — осмелился высказаться и Александру Кэлин, — что тем, кто добровольно переходит через фронт, ничего не угрожает.

— И другим ничего не угрожает, — вскочил вдруг Пынзару. — Мне это сказал один… он вернулся оттуда.

— Ему это сказал один! — злобно расхохотавшись, передразнил его Жерка. — Как будто неизвестно, кто такие большевики! Они с тебя шкуру сдерут живьем!

На мгновение все растерянно замолчали.

— Глупости! — отрезал вдруг Чиоча. — Офицерская брехня. Разве у них нет бога?

Ему никто не ответил. Нас одолевали сомнения. Немного погодя робко, словно боясь нарушить наше молчание, Кэлин снова задал вопрос Пынзару:

— А что рассказал тот? Как он спасся? Бежал?