Тревожные облака

Зажмурив глаза, подставив лицо солнцу, Скачко думал о Саше. Он изо всех сил старался думать о родителях, о сестренке, заброшенной бог весть куда, но солнце так усердно обливало его нежным, участливым теплом, что было трудно не думать о Саше Знойко, о прикосновении ее рук.

А Фокин задиристо, все еще оберегая свое чувство отдельности, приглядывался к новым товарищам, с которыми его свел случай, и приходил к заключению, что парни эти серьезные, толковые и, в общем, стоит, не теряя осторожности, держаться их.

Наконец Соколовский щелчком отшвырнул недокуренную сигарету, и все четверо поднялись с поваленного столба. Идти надо было вверх по крутой улице. Лагерь давал себя чувствовать: дорогу они осиливали с трудом - не хватало дыхания. Соколовский с тревогой подумал о том, каково-то будет, если им действительно придется играть.

В верху улицы открылись теплые, сиреневые дали левобережья. Там лежала тихая, недвижная земля, на глаз совсем мирная, сонная даже, виднелись редкие строения и далекая белокаменная церквушка.

Фокин как зачарованный смотрел на вольный простор. Огромная даль, и за ней новая даль, и леса, и перелески, деревни в густой зелени, города, города и надежда…

- Лемешко ушел, - объявил он, и раздражавшая Соколовского улыбка искривила его лицо. - Просил меня помолчать денек, не говорить, но вам сказать можно. Туда ушел… - Он показал рукой за реку. - И я, может, уйду, я парень рисковый.

10

Цобель оживился, едва они появились в комендатуре. Трудно было понять настоящую причину его волнения. Быть может, он связывал с будущим матчем личные честолюбивые планы или попросту любил футбол и радовался случаю хоть немного скрасить свое нудное существование. «Тупица!» - раздраженно подумал Соколовский, оглядывая его тучную суетную фигуру.

- О-о! Все приходиль… Это есть маленький geschenk[20] для герр Цобель.

Его большая голова в ржавом пуху, сквозь который проглядывала бледная кожа, живо поворачивалась на короткой шее. Он знает, как ладить с русскими: немного доверия и душевности - так вернее.

Точно забавляясь, он пересчитывал парней.

- Eins! Zwei! Drei! Vier![21] Лемечко?…

Он выжидательно уставился на них круглыми кроличьими глазами.

- Ждали, вот не пришел, - Соколовский пожал плечами.

- Лемечко! Лемечко! - театрально сокрушался Цобель.

- Может, придет. Трамваи не ходят, автобусов не видать, и опоздать нетрудно, - заметил Фокин не без злорадства.

- О-о! - охотно подхватил Цобель. - Это есть святой божий правда, Лемечко придет. Он, как сказать, маленько убегал, заблуждался……

Цобель выглянул в полуоткрытую дверь и отдал какое-то приказание.

Через минуту Лемешко стоял посреди комнаты, босой, с разбитым в кровь лицом. Ростом он вровень с Соколовским, но тяжелее, внушительнее, смуглый увалень с руками грузчика, с грудью, заросшей густым черным волосом, проглядывавшим сквозь рваную рубаху. Лагерные коты он бросил по дороге, чтобы они не выдали его, и пытался бежать босиком.

- Бачылы дурня? - проговорил он тихо. Опухшие от побоев губы с трудом раздвинулись в виноватой улыбке. - А не бачылы - глядите!…

Цобель хлопотал вокрул Лемешко, грубовато и прощающе подталкивая его к товарищам.

- Лемечко надо Wasser[22] мыть, ein Bad nehmen, massieren[23]… Ему надо Mutterhande[24]… Это… матерный рука? Да? Лемечко не будет уже немножко бегать… Лемечко надо стрелять, ein Blutige Bad[25], но он есть один раз прощен. Это мой, герр Цобель, просьба, герр комендант.

Парни молчали. Неугомонный Цобель уже впустил в кабинет двух незнакомых парней - коренастого, подстриженного по-бурсацки голо, и второго, с пепельно-серой шевелюрой и страдальческим выражением молодого интеллигентного лица. Оказалось, они тоже спортсмены, футболисты, - Савчук и Хомусько. Хомусько - седой, с настороженным прищуром глаз, как будто ему постоянно мешает свет.

Цобель объяснил: времени осталось немного, нужно быстрее собирать команду, нужны и запасные, хотя немецкие футболисты самые корректные в мире, но игра есть игра: Leidenschaft… Aufwallung[26], и запасные могут пригодиться. Он, Цобель, нашел этих двух парней, еще кого-то обнаружили в лагере у Зоммерфельда, так что если не лениться, а приналечь по-солдатски, mit Glaube and Eifer[27] - все будет хорошо… Завтра им выдадут продукты, а сейчас они втроем поедут в лагерь к оберштурмбанфюреру Зоммерфельду - герр Цобель, герр Соколовский и этот вот, герр Савчук.

Рыжий примолк только в автомашине, грузно осев рядом с шофером и опустив красноватые морщинистые веки.

На заднем сиденье покачивались в принужденном молчании Соколовский и Савчук. Было в футбольном доброхоте-новобранце чтото ординарное и грубоватое: плотно сжатый, суховатый рот, чуть вывернутые ноздри и блеск кожи на скулах и твердых с подбритым волосом надбровьях.

- Да-а, наломали дров… - неопределенно протянул Савчук. Соколовский молчал. - Хорошо, хоть вас выпустили. В городе тоска смертная, скука. Народ хочет жить, а жить - это ведь не только жрать, тем более жрать нечего. Есть же и другие, более красивые, интересы.