Тревожные облака

Машину тряхнуло на выбоине, и трудно было понять, кивнул ли Соколовский или его качнуло на пружинистом сиденье.

- -Народ хочет сеять, хлеб сеять, - объяснил Савчук, - строить свои дома, делать все, что он делал всегда, веками. Не всем же подыхать из-за того, что они проиграли войну.

- Что, кончилась война? - спросил Соколовский простодушно.

- Хана! - До сих пор Савчук сидел неподвижно, сложив на груди руки, но теперь подтвердил свой приговор взмахом обеих рук. - Ну, повоюют еще с месяц, от силы два, положат миллионы людей - и хана. А что им до людей? Не зря говорят: «Москва слезам не верит».

- Значит, Москвы еще не взяли? - спросил Соколовский, словно удивляясь.

- Не взяли сегодня - завтра возьмут. Немцы - дошлый народ, - тихо и без всякой симпатии сообщил Савчук. - Они щетины с дохлой свиньи не оставят, что ж ты думаешь, от Москвы откажутся!

Соколовский промолчал.

- Я в институте физкультуры ассистентом работал, - сказал Савчук, - потом в комитете физкультуры инструктором.

- В футбол давно играешь? - спросил Соколовский.

- Одному как играть? Я в газете взялся вести спортивный отдел: одно название. Писать-то не о чем, людям не до спорта, никого не расшевелишь, даже пацанов не дозовешься. Вот и высасываю из пальца.

Он выставил указательный палец, длинный и плоский, как плотничий карандаш.

- Скучно, - повторил Савчук, рассеянно глядя в спину Цобеля. - Путаемся. Идеи своей еще на нащупали. Народу нужно дать идею! Дурак без идеи дня не проживет. - Он склонился к Соколовскому и шепнул доверительно: - Немцы два борделя открыли, только для себя. Hyp фюр дойчен! Тоже порядочные сволочи. Ты как, интересуешься?

Савчук ждал, все так же склонившись, прилипнув к нему настойчивым взглядом.

- За такие вопросы женатые мужики морду бьют, - бесстрастно

ответил Соколовский после недолгого молчания. Его устраивала эта возможность морального, нравственного размежевания: не все же рвутся в бордель.

- Ладно, я тебя на пушку брал! - Савчук рассмеялся. - Проверить хотел, какой ты есть после великого поста. В лагере с этим не разбежишься, я так думаю. Мы с тобой еще сработаемся.

Соколовский промолчал.

Вскоре показались расчерченные линиями колючей проволоки вышки и приземистые лагерные постройки.

По настоянию Соколовского его оставили наедине с тремя пленными. Савчук задержался было у цинкового бака, нацеживая в кружку воду, но Соколовский попросил, чтобы и он ушел.

Солнечный свет падал в барак резкими полосами сквозь оконца под самой крышей - здесь под бараки оборудовали амбары заготзерна и было суше, чем в лагере у Хельтринга, - амбары стояли на фундаменте, - но и здесь держался тяжелый дух гниющей соломы, лежалого тряпья, запах отчаяния и смерти.

Безрадостное чувство сжало сердце Соколовского.

Что он скажет этим людям? Почему они должны верить ему, если поначалу и Дугин взорвался, а Скачко удержала только давняя дружба. То, что он отощал, как весенний медведь, что и от него несет лагерем, а голова в тюремной стрижке, ровно ничего не значит. Ну, нашли провокатора среди тех, кому невмоготу стала лагерная жизнь. Разве такого не бывает?…

- Послушайте, товарищи. Есть разговор. Очень важный…

Они стояли в трех шагах от него спиной к окну, так что лица оставались почти в полной тени, а на головы и на плечи падал искрившийся пылью столб света. В ответ они не произнесли ни слова, даже не шевельнулись.

Они ему не поверят. Чем проще он станет говорить с ними, тем глубже войдет жало подозрения. Утром свои, близкие люди едва не бросили его одного на бульваре. Нужно оставаться самим собой, в этом есть какой-то шанс, самый малый, но шанс.

- Только вот что, вы не думайте, что я с ними… С этими… - он яростно выругался. - Вам трудно не подозревать меня, я это понимаю, только дурак не поймет. А вы попробуйте, поверьте, на полминуты поверьте, только чтобы спокойно выслушать меня. Выслушать, а самим подумать, не с ходу решать, а подумать.

Низкорослый парень оскалился, будто рассмеялся беззвучно, нервно дернул головой и с вызовом посмотрел на Соколовского. Чем-то он напоминал Фокина: мгновенно пробегающей наискосок по лицу - от угла рта к виску - улыбкой, маленьким асимметричным лицом, кепчонкой с ломаным козырьком, из-под которого выбивалось подобие чубчика. Сказать точнее: шкет, шкетик.

Двое высоких мужчин, стоявших рядом с ним, выглядели посвирепее.

- Держись, Григорий! - сказал один из них, со светлыми густыми бровями и тяжелой складкой над переносьем. - Сейчас покупать начнет. Это приказчик. Ходок!

Руки Григория мирно свисали вдоль тела, но выражение резкосмуглого лица с холодными голубыми глазами, цвета линялого ситца, не сулило добра. Он зарос темной щетиной весь, кроме носа, лба и внятно очерченных кругов у светлых глаз.

- Ну, чего надо? - выкрикнул он неожиданно высоким голосом и смерил Соколовского уничтожающим взглядом.

Соколовский приблизился к ним вплотную.

- Товарищи, - начал он тихо, - я тоже из лагеря. Третий день на воле…

Он протянул руку толстогубому парню с широко посаженными глазами, но тот больно ударил его по пальцам.