Тревожные облака

Соколовский потащил с собой Скачко не без умысла. Миша - один из любимых учеников Рязанцева, тогда как Соколовский играл в соперничающих командах. Даже прозвище - Медвежонок - оказывается, дал Скачко Рязанцев. Когда Миша впервые попал к нему, парень был толстоват, но неутомимо бегал с мячом, быстро продвигался по краю, и после второй тренировки Рязанцев, похлопав его по плечу, сказал:

- Ну, Миша-медвежонок, из тебя выйдет толк!

А осенью болельщики города уже не называли Скачко иначе, как Медвежонок. «Давай! Давай, Медвежонок! Жми, косолапый!» - неслось над стадионом, когда Скачко стремительно шел по краю с мячом, переигрывая и опережая защиту противника.

Дом, в котором до войны жил Рязанцев, разрушен, но люди теперь научились читать каменную летопись войны: на уцелевшей части стены, над чугунной лестницей, они отыскали надпись: «Рязанцев, Луговая, 17».

Ветхий деревянный дом с мезонином притаился в глубине не потревоженного войной сада. Белый цвет вишен уже опал, отцвели и яблони, но исполинская, в два ствола, груша стояла в бело-розовой пене, как корвет под косыми парусами, тронутыми зарей. Соколовский и Скачко замедлили шаг, вдыхая тонкий аромат, более нежный, чем запах любого летнего цветка.

Жизнь шла своим чередом: порывы ветра сбивали цвет, лепестки чутко ложились на землю, будто выбирая место, воздух тяжелел от гудения пчел. Парни остановились. Оба подумали о лагере, о ржавой колючей проволоке, о товарищах, посмотрели друг на друга и двинулись к дому.

Семья инженера жила в мезонине, где Рязанцев мог стоять выпрямившись только на середине комнаты. Дощатая, оклеенная обоями перегородка делила помещение на небольшую переднюю и жилую комнату.

Вся семья была в сборе: Рязанцев, его жена и двое сыновей-подростков десяти-двенадцати лет, плоскощеких, в отца, со стрижеными, шишкастыми головами.

Хозяин узнал и Мишу, и Соколовского, но не выказал радости или оживления, будто предчувствовал, что эта встреча не сулит всем троим ничего хорошего.

- Поговорить хотели бы с вами, Виктор Евгеньевич, - сказал Соколовский, поздоровавшись.

- Валюта!

Одного только слова, произнесенного нежно и настойчиво, было достаточно, чтобы жена Рязанцева и сыновья немедленно поднялись.

- Зачем же? У нас никаких секретов.

- Так лучше, - сухо заметил Рязанцев.

В передней все сразу замолкло. Мальчики наперегонки спустились по лестнице, и вскоре Соколовский увидел их в саду. Жены не было слышно - вероятно, притихла за перегородкой.

- Надеюсь, что вы правильно поймете нас, меня и Мишу… - проговорил Соколовский.

- Простите, - перебил его Рязанцев. - Где вы теперь служите?

Рязанцев рано стал терять волосы, и теперь лысина достигла макушки, удлиняя и без, того вытянутое лицо. Густые нависающие брови словно делили его пополам.

- Вы хотите спросить, кому служим?

Он в упор смотрел на Рязанцева, но тот равнодушно пожал острыми, чуть поднятыми плечами. Он был в старенькой, линялой ковбойке.

- Это меня не касается, - заметил инженер. - Я беспартийный, в партию не зван…

«Боится», - подумал Соколовский. И хотя настороженность Рязанцева была вполне объяснима, глухая неприязнь подымалась в груди Соколовского.

- Ну, а вы кому служите, позвольте спросить? - Соколовский намеренно повторил интонацию Рязанцева.

Инженер промолчал, только брови над серыми, окруженными синевой глазами поднялись и сразу же опустились. Соколовский смотрел на него с вызовом, мелькнула мысль, что Дугин прав - нечего было сюда соваться. Откуда у этого типа манеры старого, церемонного интеллигента, все эти «не зван» и прочее? На кушетке Соколовский заметил книгу «Теория корабля» с вложенными в нее мелко исписанными листами. Вот как: читает! Трудится! Поспевает за прогрессом! Немцы техническая нация, нужно быть на уровне, не отстать. Иначе кормить перестанут…

Хозяин усмехнулся, перехватив взгляд Соколовского.

- Думаете, позовут? - спросил Соколовский, кивнув на книгу.

- Кто знает, кто знает, - Рязанцев не давался, ускользал. - Время смутное, а я без дела не привык. - Он прикоснулся быстрой рукой ко лбу. - Эта штука тоже требует пищи и упражнений, как желудок, руки и ноги.

Снова томительная пауза.

- Да, так я все болтаю, а вы хотели сказать мне что-то важное.

Пришлось говорить начистоту - другого выхода не было. Рязанцев внимательно слушал, не мешая ни словом, ни недоверчивым или ироническим взглядом. Комната Рязанцевых выглядела убого, одежда и вид ее хозяев свидетельствовали о настоящей нужде. Но злость не проходила. Холодно, отрывисто Соколовский выкладывал все: о лагере, о неожиданной затее немцев, о возможном матче. Рязанцев только раз перебил гостя, спохватившись, что все стоят, усадил их, а сам отошел к окну и задумчиво смотрел в сад, на сыновей, строивших под запоздало цветущей старой грушей шалаш из прошлогодних стеблей подсолнечника.

- Сыграли бы разок, Виктор Евгеньевич, - попросил Скачко. Ему невмоготу сделалось отчуждение двух людей, к которым он был душевно привязан.

- Стар я, Миша. Вон какие у меня сыновья выросли.