Тревожные облака

Саше и прежде случалось в яхт-клубе чинить паруса, накладывать заплаты, вязать узлы, вшивать шкоты в крепкую парусину. Но этот уродец-первый его настоящий парус. Он задуман, скроен и сшит им, вернее - под его руководством. Парус добротный не только на вид: Саша ручается, что если парус не сдержит натиска ветра и порвется, то это случится не на стыке одеял и не там, где двойной шов подступает к рее. Эти толстые рубцы, равно как и боковые кромки с вшитым лаглинем, прочны и надежны.

Впервые за все дни дрейфа в просветах серых облаков заголубело. К полудню небо очистилось, и скупое зимнее солнце осветило океанскую ширь. Посветлела и вода, но, странное дело, в океане не прибавилось, просини: он нес на северо-восток тускло-зеленую, сероватую волну со злыми барашками на гребнях. Сбросив с себя ватник, Виктор крепил оттяжку мачты к поручням машинного люка, подвинчивал стальным прутом талрепы, пока оттяжки не зазвенели, как струны.

На левой руке молодого матроса вытатуировано солнце, наполовину показавшееся из-за горизонта, с короткими стрелами лучей. Над солнцем имя: Витя. Правая рука предназначалась под лиру: он любил песни, пел в хоре клуба имени Чумака в Ворошилове-Уссурийском. Но лира получилась уродливая, кривобокая и была не окончена безвестным художником.

Виктор охотно подчинялся Саше. Они дружили еще с весны, но прежде в груди Виктора шевелилось что-то похожее на зависть. Он называл Сашу Аликом, и в этом была не только нежность друга, но и желание сгладить разницу в пять лет. Оба были молоды, сильны: пожалуй, Виктор покрепче Саши. Нерастраченные силы так и колобродили в нем. Не раз сшибались молодые матросы лбами, кидаясь к выброске или хватая швартов, чтобы прыгнуть на причал, не раз тягались силой и сноровкой на разгрузке и бункеровке. Когда-то Саша донимал старпома одной и той же просьбой: «Дай швартоваться!» Теперь о том же канючил и Виктор. Лихо, с ходу прыгнуть на старую баржу или на пирс, мигом заложить восьмеркой канат на причальные тумбы, ощутить и тихое ворчливое движение баржи, и покорный, затихающий трепет катера, послушного твоей руке, твоему прыжку-полету,- об этом только и мечтал восемнадцатилетний матрос.

С начала дрейфа резко определилось старшинство Саши. А когда наступили парусные хлопоты, Виктор стал безропотным исполнителем приказов Саши. Тот умел все: плести пеньковые «косички» для нижних концов оттяжек, делать сплесни, клетневку, вязать сложные морские узлы.

Еще подростком, мечтая о флоте, Виктор неизменно видел перед собой сверкающий на солнце парус, хотя и знал, что времена парусного флота миновали задолго до того, как он, Виктор, появился на свет. В четырнадцать лет он поменял лучшие марки своей коллекции на настоящую морскую пряжку - медную, с якорем- и долго прилаживал ее к узкому ре-мешку. Музыкой звучали для его уха привычные флотские сокращения: ему доставляло удовольствие произносить «кэп» вместо капитан, называть механика «стариком», именовать офицеров «кавторангами», «каперангами», а такое слово, как «старлей», стоило, на его вкус, хорошей песни…

Катер медленно полз по ветру. Над рубкой показался серо-зеленый прямоугольник паруса и, наполнившись ветром, тотчас же выпятил стиснутую лаглинями грудь. Не бог весть какой парус, но все на палубе ощутили толчок, легкое сотрясение катера, словно кто-то вдохнул в него жизнь.

- Ура-а! - закричал Виктор, подбросил вверх ушанку и поймал ее уже за бортом, над водой.- Ура-а, Саша!

Саша умело орудовал шкотами.

Команда выстроилась по борту, лицом к рубке, как при подъеме флага. На флагштоке, над крылатым изгибом паруса, алел флаг. В белесую голубизну зимнего неба он врывался звонко, как сама жизнь, как символ желанной советской земли. Сотни дальневосточных судов подымали этот флаг в тот же миг, когда он начинал трепетать на флагштоке буксирного катера «Ж-257». А потом, час за часом, в шаг с солнцем, словно возгораясь от его лучей, взвивался на тысячах советских судов, бороздивших все моря и океаны мира.

- Теперь порядок, - прошептал кок. - Теперь допрем. Птице - крылья, человеку - сто грамм, а кораблю - парус! Что еще надо?!

Петрович послал в рубку Виктора, а сам молча, сосредоточенно осматривал мачту и па-рус. Оглядел его с кормы и от носа, проверил крепление мачты.

- Баллов семь выдержит,- сказал он сухо.

Проклятое «в» в слове «Куро-Сио» не выходило из головы старпома.

- Как держать, товарищ старпом,- возразил Саша,- может и девять баллов выдержать.

- Хватил! - снисходительно рассмеялся старпом.- Ну и хватил! Ладно, и на том спасибо.- Он крепко пожал Сашину руку.

В рубке ухмылялся Виктор, скаля крепкие зубы. Встречаясь взглядом с Петровичем, он подтягивался, облизывай языком безусую, в светлых ворсинках, губу. Улыбался и Равиль,- только в глазах таилась грусть или, может быть, тень страха, мучительного страха первых дней. Разлитая в океане теплынь, голубизна неба, солнце, ронявшее скудные лучи на катер, успешная постановка паруса усыпили его тревоги и опасения.