Тревожный август

- Мы из милиции, мамаша, - прервал ее Данилов, - вы уж откройте скорее, дело у нас к вашему жильцу срочное.

- Ну, если казенная надобность...

В маленькую прихожую выходили три двери.

- Вон там его комната.

Данилов дернул ручку, дверь была закрыта изнутри.

- Вы постучите, он спит.

- У вас есть второй ключ?

- Да там задвижка...

- Степан, - Данилов достал наган. - Вы бы к себе в комнату пошли, повернулся он к испуганной старушке.

Полесов отошел на шаг и ударил плечом дверь. Створки разошлись, комната была пуста.

Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Ох, сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие он видел. Но были и такие, как эта. Здесь ничто не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем.

- Позови Игоря, найди понятых и начинайте обыск, - приказал он Полесову, - а я пойду с хозяйкой поговорю.

Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал приглашение войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на белую, добрую, ручную мышь, впервые в жизни увидевшую кота.

- Да чего вы испугались-то? - приветливо улыбнулся Данилов. Полноте. Ваше имя-то как, отчество?

- А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? А имя мое Нина Степановна.

- Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же милиция.

- Вам видней, уважаемый, - хозяйка опять перекрестилась. - Вам видней. Вы молодые, грамотные, значитца, зачем старуха-то вам?

- Да что вы, что вы, мы к вам претензий не имеем. Мы вот к жильцу вашему.

- А я ему говорила. Ох, говорила. Ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут.

- Какие продукты?

- Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо всякое. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару - три мешка, сухофруктов - тоже мешок, консервы опять же.

- А где он это держал все?

- Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу! - Старуха закрутила головой; "барышня" - слово это она проговорила нараспев, с презрением. - Одна видимость. Ну в теле, конечно, крашеная, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, значит. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки... - Старуха говорила долго и все не по делу. Но Данилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало искомое и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая головой, словно пустую породу, просеивал ненужные слова.

- Он мне, знаете, и говорит, - продолжала старуха, - время сейчас голодное, людям жить надо, питаться, может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет? Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь...

- Ну зачем же так, - стул под Даниловым скрипнул, - зачем, Нина Степановна? Мы же знаем, что вы ему помогли, на то мы и милиция.

- Да, господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. Старуха выпалила последнюю фразу и замолчала, словно поперхнулась.

Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок, да нет, не было тогда у нее пучка. Руки как лапки у мышки. Маленькие, с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? Где? И фраза эта: "Начальничек, нет на мне ничего". Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.

И вдруг он не ее узнал, а руки. Эти самые короткие пальцы. Они сгребали пыль, золотую пыль из-под ювелирных тисков. И была она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом - в Гнездниковском МУР тогда был - там она крестилась на портрет Дзержинского.

- Ах, Нина Степановна, Нина Степановна. Годы идут, а замашки старые. Нехорошо знакомых не узнавать. Ах, как нехорошо!

- А я тебя, Данилов, сразу признала, - сказала вдруг старуха другим, совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. И не было больше мышонка беспомощного. Зверь сидел, старый, но зверь.

- Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым для людей. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.

Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела.

- "Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома". Ишь ты, от исполкома. А цена в нем какая, копейка цена.

- Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Спиридонова, другая моему портсигару цена.

- Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железкой балуешься. Другая, значит, цена?