Тревожный месяц вересень

Над головой нависли низкие, темные облака, движение их угадывалось по изредка мелькавшему в этой массе, быстро пробегавшему над деревьями и хатами проблеску. Пахло дождем, тополя шелестели, листва неслась по двору.

12

Оказавшись на улице, я встал за акациевые кусты, росшие у плетня. Ветки цеплялись за гимнастерку. Было зябко. Свет медленно заполнял проемы между домами, выделяя косые линии соломенных крыш. Какая-то несуразица в утреннем облике села вселяла тревогу. Я еще не понимал, в чем дело. Краски постепенно возвращались в серые силуэты домов и деревьев. Начали вызеленяться ветви, и но крышам расползалась желтизна.

Заорали петухи. Я вздрогнул от раздавшегося за спиной, в сарае, пронзительного крика и вдруг осознал, что заставило меня насторожиться: не дымили трубы гончарного заводика. Они молча уставились в небо, широкие, как мортирные стволы.

В час ранних петушиных криков, когда глухарчане досматривали последние, самые сладкие, сны и ни одна печь в селе не дымила, темные переливающиеся клубы над гончарней были особенно заметны. Они напоминали о том, что Глухары село не какое-нибудь обычное, дремливое, а гончарное, село мастеров, которым ни на минуту нельзя забываться в лени и сне.

Но сейчас трубы не дымили. Буксир перестал тащить за собой вереницу домов-барж.

Прикрываясь акациевой загородью, я пошел к заводу. Неприкрепленная сошка пулемета болталась при ходьбе. Я то и дело оглядывался на хату Семеренковых. Там оставалась Антонина. Но заглохшие дымари заводика звали к себе. Я шел пригнувшись, стараясь не цеплять колючих веток акации.

…И когда три фигурки серыми мышиными клубочками покатились от гончарного заводика навстречу, я лег под плетень, воткнул сошку в сырую, поросшую одуванчиками и плотными листьями подорожника землю и стал ждать. Значит, они захватили заводик. Зачем? Нелепость какая-то.

Трое бежали вдоль плетней, по обеим сторонам улицы, бежали осторожно, заглядывая во дворы. Значит, до них донеслась, хоть и приглушенно, очередь МГ, и теперь они спешили на подмогу Климарю. Видно было по их поведению, что не очень спешили. Побаивались. У каждого было по шмайсеру, ремни автоматов провисали к земле. Я смотрел на них и ждал. Пусть бегут… Фланги! Вот что меня беспокоило. Моими флангами были срубы, сараи и огороды, они не просматривались и оставались неприкрытыми.

Любой мало-мальски соображающий бандюга мог зайти на звук пулемета сбоку и расстрелять меня в упор. Что, если уже сейчас кто-то скрытно пробирался задами? Конечно, размышлять об этом было пустым делом. Цель — эти трое. Я мог уполовинить шайку Горелого, а это не так уж плохо. Подпустить их на тридцать сорок метров, и все. А там уж как получится.

…Но мои мысли возвращались к Антонине. Я хотел вернуться к ней. Живым. Не под мучным мешком. Ну если уж суждено, то пусть это случится не сегодня. Сегодня мне нельзя оставить ее.

Трое трусили вдоль плетней: двое — справа, а один — по левой стороне улицы. Лоб у меня покрылся испариной. Фланги, неприкрытые фланги! Пулемету ни черта не страшно на высотке, когда есть обзор, но в такой позиции он слеп, он смотрит вдоль улицы тупым стволом, а справа и слева — хаты, плетни, сады… Хоть одного человека бандиты должны направить стороной, огородами. Тут ведь нехитрая, проверенная тактика.

От хаты Глумского, где должен был дежурить Попеленко, вооруженный автоматом, меня отделяло несколько домов. И я дал длинную очередь по трем серым фигуркам, крадущимся вдоль плетней. Пусть, черт возьми, проснутся мои соратнички! Не хочу я оставлять Антонину, не хочу, чтобы она беззвучно ревела над мучным мешком, у нас, черт возьми, все только начинается, у нас впереди целая жизнь!.. Это чудо, что мы встретились, а какой-то бывший полицай может все разрушить, кинув одну-единственную «феньку» из-за плетня.

С такого расстояния я не сумел попасть, а пристреляться они мне не дали, смело их с улицы, как перезревшие груши с ветки, когда тряхнешь как следует. Да, промазал… Зато шуму было много, десятка полтора гильз, не меньше, отсыпал МГ в пыльный подорожник.

Попеленко, оказывается, не спал. Его голова в серой шапчонке, сбитой набекрень, приподнялась над плетнем, подобно сохнувшей макитре. Он, должно быть, давно приглядывался к тому, что делалось на улице, видел и бандитов со шмайсерами. Наверно, решал сложные военные «планты». Близкая пулеметная очередь придала ему уверенность, и «ястребок» высунулся из-за изгороди.

— Товарищ старший, я отутэчки, — сказал он несколько растерянно.

— Сюда, быстро! — крикнул я.

Оттуда, где скрылись бандиты, ударили на голос автоматные очереди. Пули подняли пыль на дороге и, рикошетя, противно заныли. Значит, по флангам, по огородам, шли сообщники, иначе этим троим незачем было открывать отвлекающий огонь. Я ответил очередью, как будто поддавшись искушению вступить в бессмысленную, но деятельную перестрелку.

— Чего стоишь?! — закричал я «ястребку». — Беги ко мне!

— Не можу! — ответил Попеленко. — Стреляют дуже!