Тревожный месяц вересень

Слой иголок на дне кювета кончается. Сверху уже не падают тяжелые, крепкие капли, пахнущие хвоей. Глухой шум над головой исчезает. Дорога вошла в пойму, в луга. Проползаю еще немного вниз по круто спускающемуся кювету. Края его стали скользкими — глина. Скоро я смогу напиться.

Снова останавливаюсь, слушаю. Мягко, едва слышно шелестит в траве дождь. Кажется, я различаю, как шумит Инша. Там брод, мелко, течение быстрое, камешки. Через этот брод я переправлялся на сноповозке кривого старикашки совсем недавно. Картина эта — лошадь, бабки которой скрылись в воде, журчание реки, островки желтоватой пены, быстро уплывающие вниз, — предстала в памяти удивительно мирной, спокойной и далекой. Хотя, помнится, мне уже тогда было как-то не по себе.

Чуть-чуть продвигаюсь вперед. Нет, это не журчание реки, это человеческие голоса! Люди тихо переговариваются между собой. Бандеры! Кто же еще будет здесь в эту пору? Я прислушиваюсь к беседе бандитов с радостью. Значит, не зря полз на брюхе и скакал по песчаному шляху, как сорвавшееся с огорода пугало, в своей мокрой и грязной шинели. Они на этом берегу, под холмом!

Будь осторожен! В такую мокрую безветренную ночь звуки бегают как водомерки по гладкой воде. Я выкарабкиваюсь из кювета и, волоча МГ, забираюсь вправо от дороги. Ползу по высокой траве. Это не отава, а первая, весенняя, присохшая уже, застекленевшая трава. До деревень далеко, скот не гоняют сюда, косить некому. Пропадает луг…

Лицо утыкается в жесткие, с острыми краями стебли. Осока! Оставляю МГ и чуть проползаю вперед. Так и есть, бочажок. Вода в нем чистая и холодная, пахнет родниковой свежестью. Сбившееся дыхание не дает напиться досыта, не в силах сдержать себя, я стараюсь сделать глоток побольше, погружаю губы в воду и тут же захлебываюсь! Кашель, кажется, готов разорвать легкие.

Я хожу ходуном, зажимаю рот ладонью, душу себя. Только бы не выдать себя, не открыться Горелому! Чувствую, как глаза, налившиеся слезами, вылезают из орбит. Вот-вот взорвусь, разлечусь на части.

Успеваю — уже в каких-то конвульсиях — сбросить с плеча сидор, натянуть на голову шинель и, упав лицом в осоку, откашливаюсь. Наконец удается ухватить воздуха и успокоиться… Потом, отбросив шинель, долго прислушиваюсь к ночи. Из глаз все еще катятся слезы удушья. Оказывается, можно считать себя бывалым солдатом, разведчиком и совершать такие грубые промашки.

Успокоившись, пью осторожно, переводя дыхание. Напиваюсь досыта, за всю ночь. А ей, ночи, видать, близится конец. Какая-то световая передвижка ощущается в ней. Ни одного просвета, но темнота чуть-чуть подлиняла, стала пожиже. Надо спешить.

Возвращаюсь к МГ. Здесь он, в трех шагах. Но куда ползти? Пока вертелся у бочажка, потерял направление. Где же река? Ах, да вот же она, шумит. Легкое журчание доносится со стороны брода… И пулемет лежит стволом по направлению к Инше, так, как я его положил. Холм должен быть впереди и чуть правее.

* * *

По песку, кое-где непрочно заросшему травой, я медленно взбираюсь вверх. Чуть обрисовывается контур холма. Как матовое стекло, начинает светлеть небо.

Снизу, от подножия, доносится негромкий говорок. Такой мирный, неторопливый, дружелюбный, Словно у пастухов в ночном.

Наконец — чувствуется по легкому утреннему ветерку, обдувающему лицо, вершинка! Здесь, помнится, растут невысокие березки и сосенки. Об этом говорят сейчас и характерные дождевые звуки. В березовые листья капли бьют дробно и звучно, а в сосновой, низко расположенной хвое шипят, как в свежем кострище.

На всякий случай достаю нож. Прислушиваюсь. Кажется, наверху никого нет. Отползаю чуть в сторону, прощупываю, прослушиваю все пространство вокруг, держа нож наготове. Страх снова возвращается. В рукопашной всегда страшнее, чем в перестрелке. Но высотка пуста. Ни души. Теперь я здесь хозяин.

Позволяю себе немного полежать на земле. Главное сейчас — не расслабиться, не поддаться ложной мысли, что цель достигнута.

Сначала перебинтовываю ногу. Пальцы чужие, торчат врастопырку, как сучки… Бинт отяжелел, повлажнел от крови — это все мои прыжки по дороге сказались. Достаю второй индпакет. Меняю повязку, а глаза слипаются. Если разрешить себе, можно заснуть враз, несмотря на озноб и холод. Заснуть — как окаменеть, с бинтом в руке.

Завязываю бинт, накручиваю онучу. Снизу сочится невнятный говорок. Достаю из сидора немецкий складной шомпол, свинчиваю его, прочищаю ершиком ствол МГ, чтоб не осталось там земли.

Занимается утро. Кажется, сами дождевые капли наливаются светом. Они несут свет из-за облаков, где уже хозяйничают солнечные лучи.