Тревожный месяц вересень

— Готовимся, начальник! — сказал Климарь сырым утренним голосом. И засмеялся, как в бочку забухал:- Ге-ге-ге… А я уже опохмелился!

Я идиотски улыбнулся в ответ. Я чувствовал себя таким счастливым, что готов был улыбнуться людоеду. От шинели исходил тонкий клеверный запах ее волос.

В хлеву был слышен лепет Серафимы. Она успокаивала Яшку. Ему перед смертью удалось узнать, что такое ласковый голос Серафимы.

Солнце зависало ясное и горячее. День Семена-летопроводца обещал быть особенно погожим. Уже поднималась от земли в токах прогретого воздуха паутина, выпрямились приникшие было к земле настурции у плетня. Я вошел в хлев. Зорька ушла с деревенским стадом доедать последние травы на лесных опушках, куры бродили по двору, и за дощатой перегородкой, в загончике, оставался один лишь смертник Яшка, довольно худенький, длинноногий кабанчик, пятнистый, с чистой и смышленой мордочкой. Серафима почесывала ему щетинистый загорбок. Яшка похрюкивал, хлопал белыми ресницами от удивления и прислушивался к вжиканью Климаревых ножей.

— Никто не был у Климаря? — спросил я Серафиму.

— Варвара забегала. Вроде разузнать, когда он опять придет на забой, сказала бабка.

Она тоже слушала, как Климарь точит ножи.

— Серафима, вы бы сходили к Семеренковым, — сказал я. — Пора уже.

— Погоди, воскресенье ведь, никуда не денутся. Тебе надо бы настоящих сватов! Как положено. Чтоб старост выбрать… Чтоб не сразу, а на допыты, розвидку, да на запойны, на рукодаины{18}, честь по чести.

— Война вокруг, бабуся!

— Ну так подождать. Вот чтоб Гитлеру, вражине собачьей, чтоб ему!..

— Серафима, они ждут, — я осторожно взял ее под руку. — Все будет хорошо.

— Уж куда лучше, — сказала она, вздохнув. — Уж так-то хорошо, убивцы.

Она бросила последний взгляд на своего любимца. Сколько она вырастила этих Яшек — и всех она любила, и всех отдавала под нож. Чего уж, казалось бы, жалеть? Не первый и не последний. Но каждый из этих кабанчиков доживал до своего срока, набрав положенные пуды сала и попользовавшись благами свинячьей жизни. Такая смерть была естественной. Яшке же предстояло пасть безвременно. И Серафима страдала.

* * *

Климарь вошел в хлев с цебаркой, наполненной кипятком, и пустым ведром, в котором позванивала алюминиевая кружка. К теплым навозным запахам сарая примешался густой сивушный перегар.

— Не дрожат пальцы? — спросил я.

Он поставил ведро и, нагнувшись к голенищу, вдруг вытянул по направлению ко мне оба ножа. Движение было быстрым, я не ожидал от этого грузного хмельного мужика такой прыти. Лезвия блеснули у моей шеи. Я едва не отскочил, но, к счастью, все же удержался, успел понять, что это пока шуточки. Климарь не должен был думать, что я боюсь его. Мне еще придется расспрашивать забойщика.

Два острия застыли передо мной. Они были неподвижны, как будто в тисках зажаты.

— Что значит принять норму, — сказал Климарь. — Не дрожат, а? Бабка у тебя понимающая, «ястребок».

Не прост, не прост был забойщик… Он спрятал ножи за голенище и грузно, неуклюже перелез через загородку — чуть доски не сломал. Яшка пискнул, бросился в другой угол и посмотрел оттуда с ужасом.

Сквозь раскрытую дверь хлева было видно, как Серафима вышла из хаты и направилась к калитке. Она не оглянулась. На ней была довоенная парадная «плюшечка», слегка повытертая, и длиннейшая красная юбка, из-под которой выглядывали разношенные башмаки, вихлявшиеся на худых, искривленных годами, болезнями и работой ногах. Серафима ушла устраивать судьбу Ивана Капелюха.

— Ничего кабанчик, — сказал Климарь, профессионально оценивая Яшку. Борзоват, правда, недобрал весу. До рождества додержать бы. Но свадьба — дело серьезное. Надо спешить. Время такое. — Он посмотрел на меня, подмигнул как будто по-товарищески, с пониманием. — Только вырастил чуприну, как ложишься в домовину. Да… Ничего подсвиночек. Желудями не подкармливали?

— Желуди в Шарой роще, — сказал я. — А там, гляди, самого привесят к дубу вместо желудя.

— Ге-ге-ге, — заколотил в бочку Климарь. — Слышал, у вас тут шалят. «Ястребку», конечно, неприятно… Нас вот с Бурканом не трогают. Правда, Буркан?

Пес натянул веревку и, хрипя, сдавленный веревочной петлей-ошейником, заглянул в сарай. Он скалил зубы и ронял слюну. Знал, чем заканчивается «вжик-вжик» точимых ножей.

— Вам, «ястребкам», надо подкреплению просить, — сказал забойщик как будто невзначай, все еще приглядываясь к Яшке. — Из райцентра! Маловато вас… Всего двое?

— Может, двое, может, нет.

— Ага.

И, издав короткое «хек», забойщик ринулся в угол, где застыл Яшка. Тот отчаянно заверещал. Резвый он был, не заплывший еще салом — увернулся и бросился в противоположную сторону загончика. Климарь снова выказал удивительное проворство. Как только Яшка попытался повторить свой маневр, он по-футбольному прыгнул наперерез и, ухватив кабанчика за ноги, повалил его на бок.