Тревожный Саббат

— Прорыв водопровода, — буднично объяснил рабочий. — А еще подземный ход обнаружили. Не лезьте туда, он наполовину разрушен, да и воды в нем по пояс. Обвала бы не было.

Ким отошла чуть подальше и впилась глазами в видневшийся кирпичный аркообразный ход. Постепенно толпа разошлась, лишь высокий парень с печальным лицом стоял на коленях у ямы.

Ким узнала в нем Асмодея.

— Пожалуйста, уходите. Вы мешаете ремонтным работам, — вежливо попросил тот же рабочий.

Но Заратустра будто бы его не слышал.

— Понимаю, хотелось бы прогуляться по подземному ходу. Сам таким был в юности, — дружелюбно продолжал мужчина, — Я ведь окончил два курса политехнического института. Инженером хотел стать, но отчислили. Раньше в здании располагалась духовная семинария, затем военный госпиталь. Поговаривали, что корпуса соединены подземными переходами, по которым невидимо для простых смертных перемещался архиерей. Вот задумали, к примеру, семинаристы сигаретой побаловаться. А тут раз, и разъяренный архиерей возник из-под земли. Или же идет Крестный ход, и он загадочно появляется перед народом. Чудо? Нет, подземные ходы.

А еще рассказывали, что в Великую Отечественную из госпиталя в переход скидывали ампутированные конечности. Так что я вас, молодежь, прекрасно понимаю. Весь ваш энтузиазм и жюльверновщину. Но ход завален. Ищите приключений в другом месте.

— Вы правы. Мы сейчас уйдем, — ответил Асмодей, натужно улыбаясь. — Спасибо за рассказ.

Ким отметила, что взгляд Заратустры стал осмысленным, а лицо порозовело.

— Что ты здесь делаешь? — спросила фаерщица, когда они присели на скамейку в ближайшем парке.

— Ты слишком часто задаешь мне этот вопрос, — усмехнулся парень. — Я всего лишь шел в дом своей бабушки. Это криминально?

— А я гуляла. Меня чуть не задушил собственный начальник, а потом отправил в отпуск и наградил премией, — усмехнулась Ким.

— Интересная у тебя жизнь. Почему не пошла домой?

— Не хотела видеть Еретика. Кажется, что он стал ненавидеть меня еще сильнее. Если это вообще возможно. И при этом он действительно меня любит.

— Я бы хотел пожалеть тебя, — аккуратно сказал Асмодей. — Но не могу, потому что такая жизнь — твой выбор и только твой.

— Мне и не нужна жалость. Я хочу уважения, — пожала плечами Ким. — И вообще мои семейные дела не имеют значения. Друг, кажется, я поняла, где клад. В подземелье!

— Интересная мысль. А какая своевременная, — кисло улыбнулся Асмодей. — Вообще-то ты сейчас со сталкером беседуешь, облазившим как минимум четверть подземелий Верены. Тех, которые не завалены, затоплены и замурованы.

— Весь город стоит на катакомбах, верно? И эта ветка не была тебе известна? — не сдавалась девушка. — А Ницшеанец был с приветом, любил ребусы. Скажи, здесь находились владения вашей семьи?

Впервые фаерщик посмотрел на нее с растерянностью:

— На Лекарской улице? Да… Доходный дом, построенный по проекту Ницшеанца. Мы сейчас как раз сидим напротив него. Этот парк и примыкающий к нему Ботанический сад, кстати, тоже посадила моя семья. Кто конкретно, не знаю. Может, и Ницшеанец руку приложил. Хотя вряд ли. Он же весь в мечтах был о своем Шаолине. И таким низменным делом не стал бы заниматься.

— Ты его совсем не знал, — почему-то Ким заступилась за призрака, который пугал ее до потери сознания.

— Конечно. Но почему-то прадед не вызывает у меня особой симпатии, — пожал плечами Заратустра. — Ладно, пошли в доходный дом. Поспрашиваем старожилов. Вероятно, в подвале есть выход в подземелье.

— Так они тебе и рассказали.

— Расскажут, — усмехнулся Асмодей. — Я умею убеждать.

Бывший доходный дом выглядел так же, как и большинство зданий конца XIX века — трехэтажный, скромно украшенный завитушками и наполовину разбитыми амурами.

Но когда фаерщики вошли внутрь, Ким потеряла дар речь, а когда обрела, то заорала:

— Как ты мог молчать и скрывать от меня это?

— Хотел, чтобы ты увидела своими глазами.

В скромнейшем домишке таилась прелестная кружевная ротонда, доходившая до чердака. Чудо архитектурной мысли. Почти копия ротонды дома на Гороховой в Петербурге.

— Что еще я не знаю о Ницшеанце, — пробормотала Ким. — Да он — гений.

— Он — дурак, — резко сказал Асмодей. — Не удивлюсь, если это его очередная попытка найти Шаолинь. Центр мироздания, блин. Сердце Верены.

— О чем спорите, внучата? Да, эту ротонду мы называем сердцем города и немного гордимся ею. О ней знают немногие. Не хотим паломничества и столпотворения, как происходит сейчас в Ленинграде, — прошелестел старик, неслышно подошедший сзади. На вид ему было лет двести.

— А вы давно здесь живете? — вкрадчиво спросил Асмодей.

— С 1929 года, — гордо сообщил дед.

— Необычное сооружение. Любуемся, — все тем же вкрадчивым тоном проговорил Асмодей.

— Необычное, — согласился старик. — Да только вы сюда не архитектурными изысками пришли любоваться. За другим. И не врите мне, я таких много за жизнь повидал. Ты бы, парень, хоть огонь в глазах притушил. А то пожар будет. А девчонка — наполовину мертва. Небось, видишь то, чего нет? А, внучка?

— Хватит, — воскликнул Заратустра. — Вы случаем в ГБ не работали?