Тревожный звон славы

Оргон! ты едешь в маскарад,
Сатиром ты наряжен;
Уж как идёт тебе наряд,
Рогами, жаль, искажён!
Брось, милый, эту пару их:
Останься при своих.

Может быть, Олосенька не имел никого из присутствующих в виду, но Дельвиг почему-то бурно отреагировал. Сонливый, медлительный и грузный, он вдруг привскочил, сорвал крупные окуляры и произнёс возмущённо:

   — Не надо плохо говорить о женщинах, которые... которые дают нам счастье. Не надо плохо думать о наших жёнах...

Его заставили выпить из черепа. Дельвиг, опьянев, всегда делался буйным.

   — Француз! — кричал он. — Я езжу в Царское Село — там мой второй дом. Француз, а знаешь ли ты, что за то, что я навестил тебя в Михайловском, Оленин уволил меня из библиотеки? Мне так уютно было служить в библиотеке!

Его заставили ещё выпить из черепа.

Поскольку речь зашла о женщинах, Данзас рассказал скабрёзную историю о жене штаб-лекаря в его полку. Посмеялись, но, в общем, всем стало очевидно, что Данзас весьма пустой малый...

Снова предались воспоминаниям: Царское Село, наставники, первые ожога влюблённости. Заговорили о Кате Бакуниной. Скольким мальчикам вскружила она голову и кто не помнит счастья быть партнёром очаровательной девушки во время танцев в лицейском рекреационном зале!

   — Она не выходит замуж, и я объясню почему, — доверительно сказал Яковлев. — Слушайте, мы взрослые люди. Она всегда была по уши влюблена в императора Александра!

   — Может ли быть! — воскликнул Пушкин. Первую свою мучительную любовь он давно забыл и не ревновал бы Катю Бакунину ни к кому, кроме царя. Яковлев задел какой-то сложный клубок в его душе: он сам когда-то влюблён был в императрицу и мечтал наставить государю рога, и Александра всё ещё ненавидел...

   — Послушайте, — сказал Яковлев, — она конечно же была любовницей императора Александра...

   — Ты мелешь вздор, — строго заметил Корф, и Яковлев тотчас замолчал.

Пировали до рассвета. На прощание спели знаменитую «национальную» прощальную песню Дельвига:

Шесть лет промчалось, как мечтанье
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Простимся, братья! руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, породнила нас!

Обнялись и разошлись — растревоженные, взбудораженные, даже выбитые из колеи слишком сладостными воспоминаниями о далёком прошлом.

XXXVIII

Демутов трактир недаром славился как один из лучших в Петербурге: иные снимали в нём номера годами. Центр Петербурга — угол Невского и набережной Мойки. Трактир, в котором и рано утром, и поздно вечером можно заказать солянку, расстегай, бланманже, крепкий чай. Номера — самых разных цен. Впрочем, и роскошные и бедные кишели насекомыми, и роскошные и бедные щедро отапливались зимой.

   — Никита, — позвал Пушкин, — открой-ка фортку.

В тесном, жарко натопленном номере, казалось, нечем было дышать.

Он услышал тяжёлые шага Никиты, но не оторвал взгляда от тетради; лежа, он, как обычно, согнул колени. Главы романа в прозе он всё ещё усиленно правил, но лишь из потребности в совершенстве формы, понимая, что продолжения быть не может. Но каков замысел! Как безбрежно море истории для романиста — недаром он читал и перечитывал Вальтера Скотта... Сейчас, глядя на исписанные листы, он думал уже не столько о прежнем, сколько о новых замыслах...

   — Девка Дуняшка утром приходила, — ровным голосом, неторопливо пробубнил Никита. Мешать молодому барину во время его занятий никак было нельзя, однако записка ждала от самой барыни.

Надежда Осиповна звала сына к обеду, соблазняя его жареным картофелем, который, она знала, он так любит... Записка была по-французски, мелким почерком, со странными, как обычно, знаками препинания.

Конечно же с отъездом Лёвушки родителям жилось тоскливо. Но баловать их частыми посещениями просто не было времени! Петербург не превзошёл Москву в поистине царских чествованиях знаменитого поэта, но и здесь слава весьма впечатляюще давала о себе знать. Приглашения следовали одно за другим, круг знакомств стремительно расширялся, лучшие салоны были ему открыты, и не было балов или раутов, на которых не жаждали бы его видеть...

   — Что же ты раньше не сказал? Ведь день...

   — Дак вы когда вернулись, Александр Сергеевич? Когда проснулись? Бога побойтесь...

   — Давай одеваться!..

Время было ехать. Его ожидала известная в петербургском свете дама, дочь Кутузова, Елизавета Михайловна Хитрово[356].