Трезориум

Поэтому сегодня я нарочно завел разговор о том, что у нас в трезориуме будут одни сироты, работа с которыми имеет свою специфику. Коровьи глаза Зоси моментально наполнились слезами. Мы с Мейером переглянулись. Он спросил:

– Любите детей?

– Очень! Их, бедненьких, так жалко!

И мы решили, что нет, в шацзухеры она не годится. Пусть играет на пианино, водит хороводы и устраивает игры в классе. А анализировать и делать выводы будут хладнокровные, объективные специалисты.

Насчет Зоси у меня больше всего сомнений. Будет слишком сюсюкать и жалеть или, того хуже, заведет любимчиков – уволю. В моей системе нельзя выделять никого из детей, это тяжелейшая ошибка, даже преступление. Мы выделяем каждого. Они все наши любимцы.

В общем всё. Команда в сборе. Осталось только снарядить в плавание корабль. Хозяйственными заботами будет ведать пани Марго, я ей всё растолковал и уверен, она справится. Мы же с Брикманом и Гольдбергом будем вводить в методологию Лейбовского и актрису. Главное, чтобы они уяснили принцип. Будут доучиваться в процессе работы.

2 ноября

Три дня не писал. Не было ни минуты свободного времени. Это безобразие. Мой дневник – документ огромной важности. Вроде судового журнала. Все мели, рифы, ошибки навигации должны быть зарегистрированы ради тех, кто поплывет этим маршрутом в будущем. Я перестал обращаться к другу из прошлого, это мне уже не нужно, однако продолжу писать по-русски. Во-первых, мне это приятно, а во-вторых, даже если кто-то из коллег по случайности заглянет в мою тетрадь, ничего не поймет. Значит, я могу писать со всей откровенностью.

Кастелянша достойна самых высших похвал. Нашла отличных мастеров, договорилась об оплате, добыла все необходимые материалы, контролирует ход ремонта – и почти со всеми вопросами разбирается сама, обращаясь ко мне лишь при крайней необходимости.

Сегодня основная перестройка почти завершилась. Фантастический темп! Дело в том, что мастера стосковались по работе и все без исключения страшно нуждаются в деньгах.

Бывший салон оборудован под классную аудиторию по разработанной мной системе.

На одной стене четыре зеркала, вроде бы оставшихся от парикмахерской, но на самом деле – нет. Пани Марго купила витринное стекло бывшего кафе на Жигмунтовской. Там одна сторона зеркальная, а другая – обычная и просматривается насквозь. Стена деревянная, мастера вырезали в ней четыре прямоугольника. По ту сторону «иллюминаторов» помещение для шацзухеров. Дети нас не увидят, а мы сможем отлично за ними наблюдать, перемещаясь от окошка к окошку. Для слышимости около пола и под потолком проделано шестнадцать отверстий, забранных сеткой. Нам очень важно знать, как и о чем будет говорить объект наблюдения. Тут надежда еще и на Хаима. Он когда-то работал с глухонемыми подростками и научился читать по губам.

В двух спальнях второго этажа уже стоят восемь кроваток (не знаю даже, где волшебница кастелянша их достала). Комнаты двухсветные – выходят на улицу и во двор, но мы оставили только вторые окна, первые замазали белой краской. Внизу, в салоне, оконные стекла и так матовые. Незачем нашим детям видеть внешний мир. Он отвратителен. Они будут жить на чудесном острове.

Тем важнее задний дворик, единственное место, откуда воспитанники смогут видеть небо. Я попросил Гирша Лейбовского, поскольку он художник, что-нибудь придумать. Он купил на Слиске кисти, краски и превратил каменный мешок в чудо. Асфальт стал зеленым лугом, причем зелень поднимается и на стену, создавая эффект широкого пространства. Выше нарисована лента реки. На том берегу – горы с заснеженными верхушками. Потом ярко-синее небо и солнце, похожее на сочный персик. Спальни Гирш расписал одну деревьями и зверями – она для девочек и называется «Лесная», другую рыбами и кораллами – эта будет «Морская», для мальчиков. Классная зала превратилась в тропический сад: на стенах пальмы и пышные цветы.

Хаим, которого, кажется, раздражает Лейбовский, говорит: жуткая безвкусица. А мне нравится. У меня, как и у детей, примитивные вкусы.

Сегодня во время педагогического инструктажа возник спор с Дорой. (Пани Ковнер категорически потребовала, чтобы ее называли только по имени, поскольку «она еще не в том возрасте». Надо заметить, что, сбросив «ящеричную чешую», то есть принарядившись и подкрасившись, она действительно сильно помолодела. Вряд ли ей больше сорока.)

– Глупости какие, – сказала Дора, выслушав теоретическую часть. – Сразу видно, пан Данцигер, что у вас не было собственных детей, да и сами вы в детстве наверняка были маленьким старичком. Дети, представьте себе, живые. Они с возрастом меняются, и часто до неузнаваемости. Вот я до двенадцати годков была паинькой, а потом во мне будто шампанское взбурлило и вышибло пробку. Какая к дьяволу «типизация» в восемь лет? К пубертату она полетит к черту, и вы с вашей мудреной кодификацией сядете в лужу.

С этой аргументацией я хорошо знаком и ответил то же, что всем прежним критикам:

– Скажите, росток нарцисса похож на росток тюльпана, когда только вылезает из земли?