Читаем Трезориум полностью

От этих философов Рэму стало еще тошней. И так на душе было погано. Все мысли – об одном. Даже воевать не начал, а уже двух людей погубил. Немецкую девочку и Уткина. Всё из-за своего гонора. Выпендривался перед самим собой, железный стержень…

Перебрался от философов вперед. На лучших местах, укрытые от встречного ветра кабиной, и не на полу, а на мягких мешках, сидели трое: капитан из политотдела и два сержанта. Предлагали там вначале место и Рэму как офицеру, но он отказался. Чтоб не вести с капитаном дорожные разговоры. Еще в дивизию ехала женщина-военврач, но политотдельский галантно усадил ее к шоферу, в тепло.

На мешках по крайней мере разговор был степенный, без ужасов.

Говорили, что катить по асфальтовому шоссе одно удовольствие. Никакой тряски, и толкать не надо.

– У нас бы сейчас или в той же Польше сто метров проехал – вылезай, и раз-два-взяли, – сказал сержант-сапер. – Дома у них тут, опять же, огого. Даром что деревня, а будто в городе. Вы поглядите, товарищ капитан: здоровенные, каменные, чистенькие – картинка.

Капитан, должно быть, вспомнил, что он политработник, и солидно ответил:

– Так это для показухи. Чтоб дураки вроде тебя ехали по шоссе и нахваливали. Здесь одному кулачью можно строиться. «Гроссбауэры» они называются. А как живет простой люд, батраки и малоземельные, ты с дороги не увидишь.

– Вон оно чего, – подивился сапер и незаметно подмигнул Рэму.

С час ехали без остановок, но перед понтонным мостом встали. Движение впереди было попеременное, и сейчас пропускали встречку. «Glatzer Neiße», прочитал Рэм на табличке название реки.

Под знаком, прямо на земле серой кучкой сидели пленные, человек двадцать. Увидев их, Рэм уже ни на что другое не смотрел.

Вот они какие, фашисты.

Обычные люди, очень усталые. Два типа лиц. Или испуганные, все время находящиеся в движении, переводящие взгляд с предмета на предмет. Или равнодушные, неподвижные, смотрящие словно внутрь себя. Представить, что эти оборванцы спалили и завалили трупами целый континент, было невозможно.

Солдаты-попутчики тоже стояли у борта и разглядывали немцев, но думали, кажется, про другое. Ефрейтор-шутник, который рассказывал про госпиталь, сказал:

– Свежак. С пылу с жару. Может, даже сегодняшние. А конвой – лопухи обозные. Поди не обшмонали толком. Товарищ капитан, а? Две минуты? Тыловым же всё достанется.

– Я сплю. – Политотделец откинулся назад, сдвинул козырек на глаза.

– Тихо, славяне. Капитана не будим! – весело отозвался ефрейтор.

Ловко соскочил вниз. За ним еще несколько человек.

Что они собираются делать? – не понял Рэм.

Ефрейтор взял за шиворот пленного – из сонных, равнодушных.

– Ауфштейн! Шнель!

Заставил подняться, стал хлопать по карманам. Что-то достал, повертел, швырнул на землю, стал искать дальше. Немец безучастно глядел в сторону.

Остальные бойцы деловито обшаривали других фрицев, покрикивая на них и пиная тех, кто медленно шевелился.

Грабят! На глазах у всех, среди бела дня! А как же приказ двадцать пять ноль два?

Рэм высунулся из кузова в нерешительности. Трое конвойных, низкорослые мужички в обмотках, с допотопными трехлинейками, переглядывались между собой, но помалкивали. Старший, наверно, куда-то отлучился.

Я офицер, я не должен этого допускать, сказал себе Рэм. И отвернулся, сел. Есть старший по званию – капитан. Пусть он и не допускает.

Из кабины выглянула врачиха.

– Мальчики, ну ей-богу! Колонна двинулась! Поехали, поехали!

Солдаты полезли назад в кузов. Стали показывать трофеи: часы, зажигалку, еще что-то. Рэм последовал примеру капитана – сделал вид, что задремал. А скоро и в самом деле уснул, укачанный гладкой ездой.

Толкнули в плечо.

– Станция Вылезайка, – бодро сказал капитан и потянулся. – Бреслау нас встречает аплодисментами.

Наверно, он имел в виду грохот, доносившийся откуда-то спереди, не очень издалека.

Рэм тряхнул головой, чтобы прогнать сонную дурь. Артиллерийская канонада, вот что это!

– Уже передовая, да?

Он взялся рукой за борт, соскочил.

Увидел круглую кирпичную башню. Голые деревья. Какие-то крыши. Грязные, подтаявшие сугробы. Лужи.

– Какая передовая? – засмеялся капитан. – До передовой три километра. Тут штаб дивизии. Вон, видишь, водонапорную станцию? Там скажут, куда тебе. Давай, лейтенант, топай. Служи Советскому Союзу.

Отдав документы дежурному, Рэм вышел из штаба во двор, к гаражам, где тоже располагались подразделения. Было велено обождать, а внутри негде, да и накурено так, что не продохнешь. На воздухе лучше.

Можно было и присесть на ящики около входа, но пришлось бы постоянно вскакивать – мимо все время проходили старшие офицеры. Они здесь были не такие, как в штабе фронта. Все в заляпанных грязью сапогах, многие одеты не по форме. Кто-то в галошах, кто-то в меховой шапке, один франтоватый майор даже со стеком.

Приехали на немецком мотоцикле с коляской трое бойцов, тоже нетылового вида: автоматы не на груди, а за спиной, кверху прикладом, на поясе у каждого по кобуре да по ножу.

Кто-то крикнул от дверей:

– Здорово, разведка! Не с пустыми руками?

– С пустыми не ходим, – ответил старший, с сержантскими лычками.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза