Но ведь явно судьба! Сплошные совпадения. Во-первых, она из Москвы. Во-вторых, знала отца. В-третьих, он напомнил ей парня, которого она любила. И в бой им идти вместе. Всё один к одному. Оттолкнуть ее? Немыслимо. Что же делать?
В разгар всех этих душевных метаний вдруг раздался голос, поразивший Рэма своим спокойствием. Голос сказал: «Если вы оба доживете до такого разговора, это уже счастье. А там как получится. Она с тобой проста, и ты будь прост. Скажешь, как есть — поймет. Рыдать не станет».
И Рэм переключился мыслями на важное: как приготовиться к передислокации, чтоб ничего не забыть и не упустить.
Ночью ему приснилась Валя. Вместо лица — некое мерцающее сияние, но гимнастерка с планками и нашивками ее, и голос тоже. Голос протяжно произнес-пропел: «А мы с тобой вдвоеммм предполагаем жить, и глядь — как раз помреммм…» Потом сквозь радужное облако проступили черты, и это оказалась не Валя, а лицо с фотокарточки. Рэм облегченно рассмеялся, подался вперед, коснулся облака губами, и оно рассыпалось искрами. Это был очень хороший сон.
Разбудил Рэма связной из батальона. Сказал, что пришел приказ о наступлении. И что убили старшего лейтенанта Птушко.
Без шинели и шапки, с портупеей в руке Рэм побежал на КП. Там было много народу. Все говорили: «Как убили? Точно убили? Может, ранена?» Подходили новые.
Сержант-связной, вернувшийся с передовой, всем повторял одно и то же:
— …Ей ротный говорит: «Не высовывайся, у них снайпер». Она говорит: «Жену свою поучи». Главное, отошла уже от окна — и прямо в затылок. На месте. Вот тут пуля вышла, между глазами.
Адъютант Секацкий без остановки свирепо ругался, вытирал кулаком слезы, а они выступали снова. У Рэма тоже всё заволокло пленкой. Вокруг кряхтели, сопели, всхлипывали.
— Ладно! — заорал Секацкий после особенно длинной матерной тирады. — Кончай панихиду! Кончится бой — проводим всех заодно… Товарищи офицеры, получено боевое задание. — Хлюпнул носом. Разозлился. — Тихо, вашу мать! Зачитываю боевое предписание. Задача батальона — занять квартал 97 с последующим выходом к железнодорожным путям и автомагистрали Франкфуртерштрассе, ведущей к центру Бреслау. Фронт атаки батальона по Баренштрассе. Протяженность 250 метров. Это три жилых дома на противоположной стороне улицы. Каждой роте по одному дому.
— Три дома? Только-то? — спросил один из ротных.
— «Только-то»… Там плотность обороны — хуже, чем была на кирпичном заводе, в феврале. Часть, которую мы сменяем, неделю на этой поганой Баренштрассе проторчала. И никак. Поэтому тактика меняется. — Адъютант перевернул машинописную страницу. — …Ага. В общем, так. Наша задача — вызвать огонь противника на себя, отвлечь внимание от десантно-штурмовой группы. Она прорывается через перекресток, в тыл к немцам. Оттягивает часть сил на себя, и тогда уже наш черед атаковать. Ясно? Сегодня днем готовимся. Получаем сухой паек на три дня, боеприпасы, прочее. Вечером выдвигаемся. Утром — в бой.
— А в десантно-штурмовой группе кто? — настороженно спросил комроты-один.
— Не мы, не переживай. Она приданная, — мрачно улыбнулся Секацкий. У него даже усики сейчас были не лихие, а обвисшие. — Три танка и сводный взвод штрафников. Им, кто уцелеет, обещана реабилитация. Они прибудут прямо на позиции. Вечером. Всё, выполняйте!
Про смертников из десантно-штурмовой говорили и днем, и во время переброски, и потом, когда подразделения заняли свои места, а офицеров вызвали на новый КП, расположенный в двухстах метрах от передовой. Знание того, что твое положение еще не самое опасное, на людей действует успокоительно, предположил Рэм. На него — нет, не действовало. Завтра меня или убьют, или как-нибудь ужасно ранят, все время думал он, гнал от себя эту мысль, а она возвращалась, будто настырный ночной комар.
Надо смотреть на это иначе. Завтра — экзамен, к которому ты готовился всю жизнь. И то, сдашь ли ты его, напрямую не связано с тем, уцелеешь ты или нет. Но представил себя в гробу, под нарядной табличкой «Он сдал экзамен на отлично!» — и нервно хихикнул.
— Ты чего? — шепнул Петька. — Он про товарища Сталина, а ты…
Замполит как раз заканчивал речь про последний рывок и про то, как Верховный прислал личную телеграмму командарму.
Снаружи зарычали мощные двигатели, загрохотали гусеницы.
— Десант прибыл, — сказал Секацкий. — Даже на десять минут раньше. Сейчас двадцать два пятьдесят. Пойдем, встретим?
Все вышли на освещенный луной пустырь, по которому, круша кучи колотого кирпича, медленно ползли три «тридцатьчетверки». Рэму показалось, что танки нагружены какими-то тюками, но машины подъехали ближе, и стало видно, что броню плотно облепили люди.
Один спрыгнул, пошел к встречающим. Голова у него сверху была плоская, и Рэм не сразу сообразил: человек в кубанке.
— Батальон Птушко? — крикнул он издали. — Где командир?
— Батальон Птушко, — ответил Секацкий и повторил: — Батальон Птушко. Я командир.
— Ага, тогда мы, кря, хорошо заехали, — довольно откликнулся человек в кубанке знакомым голосом. — Десантно-штурмовая группа прибыла в ваше распоряжение. Командир младший лейтенант Уткин.