Трезуб-империал

Володимир, центральное городское кладбище, 15:30.

Сквира стоял, прислонившись плечом к какому-то старому дереву. Кора была шершавой и влажной. Наверняка потом на пиджаке останутся следы.

Над головой колыхалась густая ветвистая крона. Ветви одного дерева переплетались с ветвями другого, и сотни деревьев образовывали над могилами что-то вроде огромной зеленой крыши. В вечной тени здесь росли кусты, закрывая собой оградки, кресты и полустертые надписи.

В дальнем от главного входа конце центральной аллеи виднелся холмик свежевырытой земли. Будущая могила Ревы.

Было пустынно, одиноко и холодно. Вечная сырость города здесь превращалась в физически ощутимую влагу. Где-то далеко, наверное, кварталах в трех-четырех отсюда, звучала траурная музыка. Она медленно, еле уловимо приближалась, но все еще была тихой, едва различимой.

Зажатое со всех сторон городом, старое кладбище отгородилось от улиц и парков высокой кирпичной оградой. Оно задыхалось от нехватки места. Здесь хоронили поверх старых гробов, слой за слоем. Солидные плиты и траурные таблички несли на себе отпечатки по крайней мере семи языков и четырех религий.

На центральной аллее появился Козинец. Он был, против своего обыкновения, в свитере, надетом на рубашку. В руках держал какую-то газету. Некоторое время Василь Тарасович растерянно озирался. Потом, наконец, заметил Сквиру.

— Становитесь рядом, — буркнул Северин Мирославович, когда Козинец подошел.

Лейтенант прислонился к дереву с другой стороны. Прямо у его ног находилась ржавая оградка какой-то могилы. Среди разросшегося кустарника виднелся каменный крест, над ним грустный ангел распростер свои крылья. У основания креста было что-то написано на польском языке, но надпись давно стерлась и заросла травой.

— Чего новенького? — спросил Сквира, кивая на газету.

— Некролог в сегодняшнем номере, — ответил Козинец. — В киоске по дороге затарился.

Это был печатный орган местного горкома, горсовета и чего-то там еще. Назывался он просто и незатейливо: «Слово правды». «Четыре полосы текста — и лишь одно слово правды!» — подумал капитан, но тут же мотнул головой, отгоняя мысли, совершенно не подобающие офицеру госбезопасности.

На первой странице был напечатан портрет Ревы. Орест Петрович на фотографии выглядел серьезным и официальным. Две колонки текста сухо описывали его жизненный путь, лишь вскользь упоминая о нумизматике.

— Я звонил во Львов и Луцк, — говорил тем временем Козинец. — Кранц-Вовченко на выставке была, но со вчерашнего вечера испарилась.

Сквира свернул газету и отдал ее лейтенанту.

— На фига вам старуха? — спросил Василь Тарасович.

Северин Мирославович пожал плечами.

Звуки траурного марша стали заметно громче.

— Только что был у Рыбаченко, — сказал Козинец. — Хата заперта. Повестка ваша так и не тронута. Мотора нет и не было…

— Хотел бы я этому удивиться… — пробормотал Сквира.

Из кустов на дорожку вынырнула дворняга неопределенной масти. Присела на минутку, почесала задней лапой за ухом и побежала дальше. По дороге, не сбавляя темпа, оглянулась на мужчин у дерева, но не издала ни звука.

Откуда-то сверху тоскливо крикнула птица.

— ОБХСС уже на кирпичном… — продолжал рассказывать лейтенант. — Я успел опросить соседей этого вашего Руденко. Никто ни разу не видел его в обществе Ревы…

В конце аллеи показались двое мужиков с лопатами в руках. Они подошли к свежевырытой могиле и закурили.

— Подтягиваются, — заметил капитан. — Уже скоро.

— Да, — ответил лейтенант и замолчал. Потом, спустя минуту, добавил: — Приходил кадр, у которого Рыбаченко прикупил колеса. В конце июня как раз. Гена, типа, не торговался, но аж пищал — так хотел, чтобы обязательно была скидка, хоть какая. В конце концов сошлись на двух шестисот. Платил старыми и новыми бумажками разного достоинства, от пятерок до соток. Все рубли прошли через сберкассу, так что они точно настоящие. Оформили как дарение — Гену ломало светиться. Получилось дороже. Классно, в общем, получилось — хотел, чтобы скинули, а потом переплатил… — Василь Тарасович выглянул из-за дерева. — Вы нацелились на Рыбаченко всерьез?

— Нужно с ним поговорить, — Сквира стряхнул листик, спланировавший прямо ему на голову. — Почему он после убийства исчез? Откуда у него так много денег? Из-за чего они с Ревой на самом деле поругались?

В дальнем конце аллеи началось какое-то движение. Похоронная музыка зазвучала намного громче. Среди кустов что-то заблестело, и на дорожке появился пожилой человек с большой фотографией Ревы. Траурная лента охватывала один из углов снимка. Мужчина медленно двигался, глядя прямо перед собой. За ним, метрах в трех позади, катился грузовик с откинутыми бортами.

— Думаете, Генкиных рук дело? — спросил Козинец.

— Не знаю.

Василь Тарасович вздохнул.

— А причем тут монета с трезубом?

Сквира промолчал. Этот же вопрос постоянно задавал ему подполковник Чипейко.