Трезуб-империал

— После вскрытия сузим, — обнадежил эксперт. — Рыбаченко сидел на этом стуле. Потоки крови однозначны. Взял правой рукой бритву и ткнул ее острием в шею слева. Вот сюда, в место, где сонная артерия раздваивается, где пульс самый сильный. — Судмедэксперт приложил палец к собственной шее. — Кровь, вероятно, ливанула сразу. Он испугался, попытался закрыть рану левой рукой, и кровь залила ее по локоть. Уже через пять-десять секунд он должен был потерять сознание, а еще через тридцать — умереть…

На полу, на том месте, где когда-то лежала поднятая уже бритва, темнела лужа крови с неясным продолговатым следом. С рукоятки сняли отпечатки пальцев, отпечатки самого Рыбаченко. Расположены они были именно так, как и должны быть расположены, если бритву держать в кулаке.

— …Он ударил себя сильно, — продолжал судмедэксперт. — Рука немного соскользнула, и лезвие порезало указательный и средний пальцы.

— Почему он не упал на пол?

— Конвульсий не было, — судмедэксперт пожал плечами, — но их вполне может и не быть при таком способе самоубийства. Он мог сползти на пол, но в данном случае положение тела оказалось устойчивым.

Брызги крови образовывали почти правильный полукруг перед стулом и рядом на столе. Странно было видеть оставшееся чистым сидение — его прикрыло собой тело.

— …Иных следов насилия я не заметил. Кожные покровы целые. Синяков и ссадин нет. Вскрытие проведут днем, — добавил судмедэксперт. — До обеда будут результаты.

На столе, текстом вверх, лежала повестка, выписанная во вторник самим капитаном. Судя по ее виду, бумагу сначала скомкали, а потом аккуратно расправили. Поверх повестки стоял стакан с остатками водки. По всему стеклу — отпечатки пальцев Гены. Рядом — опустошенная бутылка «Пшеничной». Тоже с его отпечатками. Тут же находился нумизматический альбом.

Монеты. Опять монеты…

Избежать гнева подполковника Чипейко не удастся. Прямой вины капитана, конечно, во всем этом нет, но, проведи следственная группа поиск Геннадия более энергично, тот мог бы сейчас сидеть в изоляторе, а не лежать в перевозке…

Сквира в задумчивости открыл альбом. В верхнем ряду — покрытые благородным старинным налетом металлические кружки. Самый первый из них, позеленевший, с неровными краями, маленький и невзрачный — полушка. Старославянский шрифт, расправивший крылья двуглавый орел, надпись: «Петръ Алексеевичъ»…

Эх, Рыбаченко, Рыбаченко!

Следующая монета вызвала грусть узнавания — тонкий серебряный кружок, гладкий, без всякого изображения с одной стороны и с украинским трезубом с другой. Именно так старуха описывала брактеаты киевского князя Владимира Ольгердовича… Монета Ревы.

На нумизматическом альбоме, кроме пальцев Гены, было еще и множество отпечатков Ореста Петровича. Просмотрели весь дом — больше нигде ни одного его отпечатка не обнаружили. Только на этом альбоме и на этих монетах.

— Тут есть кое-что, — услышал капитан за спиной голос Козинца.

Василь Тарасович высунулся из-за двери, ведущей в соседнюю комнатушку. Сквира кивнул и направился за ним.

Они оказались в просторном помещении с ванной. Вода в дом проведена не была, и, чтобы умыться или устроить стирку, ее требовалось наносить из колодца и нагреть в кастрюле.

— Глядите, что я нашел в выварке, — Козинец приподнял крышку.

Кастрюля была доверху заполнена водой, в которой отмокало белье. Ручкой швабры лейтенант сдвинул полотняный ком в сторону и показал пальцем на дно. Внизу что-то лежало. Небольшой, красный, завернутый в несколько слоев целлофана прямоугольник.

— Паспорт, — сказал Василь Тарасович. — Зуб даю — паспорт Ревы.

Сквира молчал.

— Проверю, освободились ли понятые, — Козинец исчез за дверью.

Капитан безмолвно наблюдал, как в воде расправляется белье. Если там действительно паспорт Ревы, то положить его туда мог только убийца.

Криминалист, все это время торчавший в ванной, обернулся.

— Северин, по поводу окон… Все закрыты на шпингалеты. И форточки тоже. Кое-где рамы заколочены…

Запертое помещение. Дверь закрыта на ключ и изнутри подперта стулом. Все окна заперты и даже «кое-где заколочены». Отверстий в крыше, полу и стенах дома нет. Внутри — труп с раной от бритвы на шее. Сама бритва лежит на полу, под свесившейся рукой. На рукоятке — отпечатки хозяина дома, а поверх них — потеки его крови. И мотив страшного поступка у погибшего имеется — он, похоже, три дня назад убил своего учителя…

— Точно окна не открывали?

— Ржавчину не наколдуешь. Открывали бы — на ней были бы видны свежие следы.

— На каждом окне? — настаивал Северин Мирославович.

— Да. Даже на том, которое ты высадил, когда влезал.

Сквира оглянулся. В ванной они находились одни.

— Дядя Слава, — он понизил голос, — нет записки. Чистого самоубийства… ну… не получается…

— Решать тебе, барашек, — криминалист развел руками. — Если бы в момент смерти рядом с Рыбаченко был еще кто-то, как бы тот человек смог выйти? Мертвец не запер бы за ним дверь. Спрятаться здесь негде, сам видишь…

— Нет записки…

— Нет, — согласился криминалист. — Но ты же знаешь, барашек, не всегда самоубийцы их оставляют…