Трезуб-империал

Сквира, улыбаясь, спрятал фотографии обратно в конверт и отдал его Квасюку.

— Можно туда как-то попасть, не имея ключа? — он кивнул на собор.

— Да я как-то никогда не думал об этом…

Капитан огляделся. С места, где они находились, неплохо просматривалась дверь в музей. С большим висячим замком. Вход в подвал был рядом. И на нем красовался не менее внушительный замок.

— Давайте посмотрим? — оптимистично предложила Богдана.

Северин Мирославович подошел к ближайшему подвальному окну. Подергал решетку. Да, это вам не дом Рыбаченко. Все всерьез. Решетка даже не шелохнулась.

Суббота, 25 сентября 1982 г. Неизвестное место. Неизвестное время.

Следующая крипта была значительно меньше предыдущей. Те же груды кирпичей, та же сырость, та же полуразрушенная стена, нависающая над головой. Выше стены, почти касаясь ее, плыла громадная белая луна…

В углу виднелась ниша, полуприкрытая державшейся на одной петле позеленевшей от времени дверью. Под порывами ветра по глади огромной лужи, заливавшей нишу и часть комнаты, пробегала рябь. Слабое зеленоватое свечение, пробивавшееся из-под двери, отражалось от воды и разбрызгивалось тысячами отсветов по стенам вокруг.

Сквира, старательно выискивая места, где лужа была не так глубока, подобрался к двери. Несколько раз он поскользнулся на размокшей глине, но умудрился все же не упасть. Туфли, конечно, промокли, однако капитану было не до этого.

Дверь оказалась неожиданно тяжелой. Ее удалось сдвинуть, но лишь чуть-чуть. Северин Мирославович протиснулся в образовавшуюся щель. Прямо перед ним была кирпичная кладка. Кирпичи слабо светились. Сквира, сжавшись в ожидании удара, шагнул прямо в стену…

Он попал в высокий деревянный ящик. Плечи упирались в какие-то завитки, торчащие изнутри. Голову пришлось наклонить. Перед глазами медленно качалось что-то длинное. Еще дальше была стеклянная стенка.

Северин Мирославович протянул руку, остановил качание металлической штанги с тяжелым медным кругом внизу и нажал на стекло. То легко поддалось, открывшись наподобие дверцы. Собственно, это и была дверца.

Капитан протиснулся наружу. Оглянулся. Он только что вышел из ниши для маятника высоких напольных часов. Красивых медных часов с замысловатыми знаками, нарисованными по кругу. Стрелки показывали начало первого. Часы тоже слабо светились зеленым.

Сквира запустил маятник и закрыл дверцу. Осмотрелся.

Он был в огромном помещении, напоминающем галерею. Широкую, невероятно высокую, в несколько этажей, галерею. Под ногами лежало чистое ковровое покрытие, над головой выбрасывали в пространство мощный свет многочисленные лампы. Стены были стеклянными, и за ними виднелись ярко освещенные витрины, стеллажи, шкафы. В них — золото, серебро, платина, бриллианты, рубины, изумруды…

Сквира находился в ювелирном пассаже. Во всяком случае, так он представлял себе ювелирные пассажи в каком-нибудь Париже.

Несмотря на ночное время, здесь ходили люди. Их было мало — в ювелирных магазинах вообще не бывает большого числа посетителей. Какая-то девочка заметила появление человека из ниоткуда, стала что-то говорить маме, но та не обращала на нее внимания. Сквира прислушался, пытаясь понять, на каком языке говорит девочка, но та как раз замолчала.

— Пойдем, уже твой папа есть, на точно верное, ожидает нас, — четко произнесла мама. Все слова были украинскими. Но произнесены они были с каким-то непонятным акцентом. — Есть после полу нóчи уже. Пора ужин иметь.

Эта фраза будто встряхнула капитана. Он вдруг понял, что с ним произошло, и его охватила паника, жуткая паника. Он заметался, мыча что-то нечленораздельное. Потом заметил напольные часы и немедленно полез обратно в ящик для маятника…

И выбрался в ночь. В холодный влажный воздух. В лужу. Над ним высилась полуразрушенная кирпичная стена иезуитского монастыря, упирающаяся в громадную белую луну.

Сквира тяжело дышал. Сердце колотилось. На лбу проступил холодный пот.

Он стоял в луже — в той, где утром были найдены лопата и совок Рыбаченко. Капитан не шевелился, хотя в его туфли медленно заливалась ледяная вода. Ветерок принес несколько листьев, и один из них затрепетал на брючине, а затем спланировал в лужу.

Сквира побрел через грязь, мимо груд разбитых кирпичей… Потом развернулся и, все больше ускоряясь, пошел обратно…

Он снова был в ювелирном пассаже. В тепле и чистоте, среди белого и желтого сияния. Мама с дочкой еще находились здесь. Женщина опять смотрела на витрину. Девочка опять смотрела на капитана. Но молчала.

Северин Мирославович, оставляя за собой грязные следы, пересек пассаж и неожиданно оказался в огромном, ярко освещенном пространстве. Огромном. Безграничном. Он остановился у перил, отделявших его от чего-то, что он сначала принял за обрыв. Он стоял на краю галереи, идущей по периметру этого немыслимого по размерам помещения. Над ним было два этажа, под ним — еще два, и все это накрывала стеклянная крыша, над которой висела низкая белая луна.