Трезвый дневник. Что стало с той, которая выпивала по 1000 бутылок в год

К счастью, я нашла Анну. Она была моим куратором, это подразумевало, что избавить меня от страданий – пункт ее должностной инструкции. Она была старше меня на год, со вкусами, которые я сочла искушенными. Она пила черный кофе. Прочла Сильвию Плат – необходимое чтиво для девочек, заигрывающих с темным началом, и Энн Секстон[41], чье имя намекнуло мне, что она пишет о чем-то сумасшедшем. Я поклонялась только артистам-мужчинам – это вышло само собой, не нарочно, – но Анна фанатела от женщин. Авторы секретных дневников, песен, в которых они оплакивали свои разбитые сердца, девочки в отчаянии. Над ее столом висела картина Эдварда Хоппера «Автомат». На картине ничего не происходило, но она притягивала меня, как магнит: женщина, глаза опущены вниз, одна в пустом ночном ресторане. Меж тем я украсила пространство над рабочим столом фотографиями со школьных вечеринок, где я улыбалась, окруженная толпой друзей. Не думаю, что понимала когда-нибудь, насколько красивой может быть одинокая женщина.

Анна и я сблизились, потому что вместе играли в одной пьесе. (Никто из нас не изучал в колледже актерское мастерство, но программа по гуманитарным предметам предполагала, что дети будут участвовать в представлениях.) Мы возвращались домой после репетиции, когда она спросила, не хочу ли я выкурить сигарету в общежитии у ее друга. Его не будет несколько дней и в нашем распоряжении на несколько дней окажется целый корпус на 10 квадратных метров.

Это был один из тех вечеров, когда обычная беседа перерастает в нечто большее. Одна Malboro Light превратилась в пачку. Две банки диетической колы стали шестью плюс большая пицца. Мы делились трагическими историями из прошлого, будто демонстрировали друг другу коллекцию ножей. О, вот этот справа, и, пожалуйста, восхитись моим неловким сексуальным опытом. О-о-ох, я выразила тебе достаточно глубокое сочувствие?

Той ночью я много говорила о Майлзе. У нас был идеальный роман старшей школы (если отбросить ту часть, где я ему изменила). Он был весел и нежен, мой личный Джон Кьюсак[42] (если отбросить ту часть, где он бросил меня после измены). Взрослая часть моего мозга знала, что нашим отношениям пришел естественный конец. Но мое девичье сердце продолжало желать его. Иногда я видела его в кампусе, рядом с девчонкой, которая носила военные ботинки и косуху, и чувствовала себя так, будто меня боднула корова. Кто она такая, черт побери?

Что сбивало меня с толку еще больше – Майлз не был тем человеком, которого я встретила пару лет назад. Колледж изменил его. Теперь он носил вязаный радужный берет и сменил милую челку на длинные кудри. Его бородка напоминала то ли козла, то ли сатану. Как будто он хотел заставить меня разлюбить его.

Но я не могу перестать, объясняла я Анне, а она в ответ подтолкнула мне коробку носовых платков. Не могу отпустить его, даже при том, что больше не узнаю. Ученица колледжа не должна быть такой. Предполагалось, что мы – спокойные особы. Независимые. Свободные. Вместо этого я стала одной из тех девочек, что тянут за собой роман из старших классов. Когда-то Майлз подарил мне плюшевого мишку, и я до сих пор засыпала с ним каждую ночь.

У Анны не было парня, когда она училась в школе. Она была отличницей и ее лучшими друзьями были книги. Она знала книги так, как я знала популярные песни, и иногда ее слова заставляли меня задумываться о том, что я могла знать столько же, если бы на самом деле училась.

Анна была живым доказательством, что не все подростки пьют. Она сказала мне об одном происшествии. Ей было 18, она пошла в бар и увидела двух милых парней. Она хотела впечатлить их, поэтому взяла чужое пиво и жестикулировала банкой, пока говорила. Когда в бар вошли полицейские, парни сбежали, а Анна получила первый штраф. Любой, кого ловила полиция, говорит одно и то же: «Офицер, это не мое». И Анна, возможно, была первым подростком в истории, который при этом говорил правду.

В ту ночь мы проговорили до рассвета, и я была истощена и ободрена, когда упала на тонкий матрас. Иногда я называю этот вечер «ночь, когда мы с Анной влюбились», а иногда – «первая ночь нашей совместной жизни», но никогда – «ночь, когда мы все время курили и съели сырную пиццу в общежитии Марка», потому что такое случалось довольно часто.