Три Анны

Остановившимся взглядом Аня потрясенно смотрела на массивную деревянную доску, где тонкими штрихами был искусно выжжен женский портрет. Ошибки быть не могло: слегка наклонив голову, с портрета улыбалась та же самая незнакомка, что и на картонной открытке, доставшейся от прабабушки Ани. Хотя профиль девушки был тонок и нежен, как морозный узор, в нём чувствовалась скрытая сила духа: такая от своего не отступит, не предаст в горе, не сломается, не обманет.

– Вилена Гуговна, милая, скажите, кто это?

От предчувствия, что сейчас услышит нечто потрясающее, Аня даже глаза прикрыла, но ответ звучал неутешительно:

– Увы! Я не знаю, кто изображён на портрете. Эту доску я принесла из сгоревшего дома у порога Керста, там, где вы с Нонночкой разбились. Мне известно лишь то, что до моего рождения в этом доме жили мой отец Нгуги и наш олунецкий революционер-народоволец Алексей Свешников.

– Там на порогах, где мы разбились, стоял дом с портретом незнакомки? – Ане показалось, что она ослышалась, настолько чётко перед её глазами встала картина минувшего дня: толчки воды в спину, разрывающиеся от нехватки кислорода лёгкие, и она, новая Аня, омытая ледяной водой гибельного порога Керста.

* * *

– Анечка, милая, если ты передумаешь, то я не обижусь!

Положив Ане руки на плечи, Вилена Гуговна ласково заглянула ей в лицо и часто заморгала глазами, сгоняя набежавшие слёзы.

– Я не передумаю. Спасибо за всё, Вилена Гуговна! Счастливо оставаться, Нонна Максимовна!

От Аниного взгляда лицо Нонны Максимовны скорчилось в трагической гримаске, изображавшей боль прощания, но тут же снова заискрилось неподдельным счастьем:

– Спасибо за всё, милая девочка!

– Смотри, Сашенька, ты мне обещал доставить Анну до самого дома. Вечером обязательно позвони, – строго наказала водителю Вилена Гуговна.

– Усаживайтесь, мадам, – слащаво сказал Ане мелкий мужчина, что называется «метр с кепкой», открывая дверь громоздкого чёрного джипа.

Его бугристое лицо напоминало рубленый бифштекс в школьной столовой и, судя по обширной лысине и избороздившим лоб морщинам, Саше Кожину давно перевалило за сорок. С Виленой Гуговной бывший ученик держался почтительно и возражать не смел, послушно кивая головой на каждую её реплику.

Аня от души расцеловала старушек в солоноватые от слёз щёки и неуклюже вползла на заднее сиденье огромной машины.

Места здесь – хоть пляши! Но плясать, тем более на сиденье чужой машины, совсем не хотелось, а в голове крутилась мысль о том, что в городе придётся снова столкнуться с Кириллом, Андреем и Жанной. И эта вероятность отравляла ей всё существование. Да и, по правде сказать, оставаться одна дома Аня тоже побаивалась, ведь её ключи остались в брошенном в гостинице рюкзаке.

Немного утешало, что домой можно попасть без проблем. Однажды, случайно захлопнув дверь, Ане пришлось изрядно побегать за слесарем, чтобы открыть замок, и с тех пор она стала оставлять запасные ключи у соседки, почти не выходящей из дома.

Машина еле слышно заурчала мощным мотором и мягко тронулась, мгновенно набрав скорость.

– А что ваша подруга с вами вернуться не захотела? – заинтересованно спросил Саша Кожин, бросив на Аню взгляд через зеркало заднего вида.

Она улыбнулась, представив неугомонную Нонну Максимовну с её непосредственной детской восторженностью.

– Решила остаться в Олунце и работать в музее. Наши дамы удивительно быстро сдружились.

– Дружить Вилена умеет, – подтвердил Кожин. – Мы, школьники, любили её, как мать родную. Знали, какая беда ни нагрянь – Гуговна всегда в школе и всегда поможет.

– У неё что, нет семьи?

Спросить об этом саму Вилену Гуговну Аня не решилась.

– Есть брат, где-то в Москве, – ответил Кожин, сбрасывая скорость на повороте. – А замужем Вилена не была. Мать мне рассказывала, что местные женихи ею брезговали: черномазая, собой невидная, да ещё учительница, и значит, с утра до ночи тетрадки проверять будет, а не хозяйство вести. Вот она в девках и засиделась. Правда, говорят, к ней заезжий инженер с Украины сватался, когда она уже в возрасте была. Но она отказала. Не захотела из Олунца уезжать. «Здесь, – сказала, – родилась, здесь и помру».

На правом мизинце водителя тускло отблёскивала крупная золотая печатка с чёрным камнем, и он то и дело оглаживал этой рукой блестящую лысину, явно стараясь произвести на Аню солидное впечатление. Потом палец с перстнем манерно мелькнул около приёмника, и салон наполнила негромкая музыка Гайдна.

Ожидавшая услышать скорее «русский шансон», Аня приятно удивилась выбору Кожина и принялась следить за дорогой, не переставая восхищаться тихим ходом мощного внедорожника. Доехали за пять часов без остановок.

Предприняв несколько безуспешных попыток разговорить пассажирку, водитель надавил на газ и обернулся только один раз – на въезде в Петербург – спросить Анин адрес.

– Я, конечно, понимаю, почему вы такая невесёлая. Тонуть на порогах – кто хочешь умом тронется. Но может быть, как-нибудь встретимся, в ресторан сходим? – неуверенно предложил на прощание Кожин, помогая выйти из машины.