Три безумных недели до конца света

Всё понимать, знать, что тебе лгут, и быть не в состоянии себя защитить – это ли не страшнейшее горе?! И что может дать бунт, когда нет среди них настоящего вождя?! Сжимая кулаки, каждый хватляндец думал в отчаянии, как быть дальше.

– Как быть дальше? – спросил фон Шайтан своих сенаторов с кислой усмешкой. Голос его звенел. – Наша задача отныне: не допустить ни революции, ни контрреволюции.

– Каким образом? – не выдержал фон Верходув.

– Придумаем что–нибудь, уж будьте спокойны! – улыбаясь одним ртом, заявил премьер. Причём глаза его в этой улыбке никакого участия не принимали. – Историю нельзя пускать на самотёк. Историей надо управлять. Мы призваны народом, чтобы управлять историей. И мы управимся!

Этой замечательной фразой он закрыл сие плодотворное заседание. Вздохнув с облегчением, присутствующие принялись собирать рабочие документы. Поднялся приятный предобеденный шум. И вот уже Базиль с Нимфодором решали, куда бы им пойти перекусить, когда премьер вдруг поманил советников костлявой рукой.

– Как обстоит дело с нашим бывшим министром? – спросил он, нервно постукивая костяшками пальцев по столу. – Я ещё сегодня утром ждал вас к себе. Надеюсь, вы его уже освободили?

Базиль в ужасе взглянул на премьера. Вообще–то они с Нимфодором решили, что накануне премьер просто пошутил. Разве можно выпустить этот ходячий источник скандалов оттуда, куда его так удачно запрятали?!

– Ну, и чего же вы ждёте? – буравя советника по Крайним Случаям чёрными без блеска глазами, снова спросил фон Шайтан.

– Мы готовы доставить вам его в любое время, – прошептал фон Зайкинн.

– Вот прямо после обеда и доставьте! – рявкнул фон Шайтан.

Фон Зайкинн взглянул на шефа: понимает ли он, чего требует?

Говорят же, что самый лютый враг человека – он сам. Ибо никто другой не сумеет навредить сам себе столь благополучно.

9

Шёл седьмой месяц заключения бывшего министра. Фон Саботаж сидел у окна, изучая сад клиники для душевнобольных, обнесённый глухой, бетонной стеной. В стерильной комнате психиатрической клиники пахло хлоркой, лекарствами и ещё чем–то душервотным. Каким образом страна, которая вот уже целый век успешно торговала с Марсом, выиграла войну с Венерой и, наперекор всякой логике и высоким идеям философов, вернула всю планету Зиг к феодальному правлению, никак не сумела победить этот отвратительный запах лекарств в своих собственных больницах?!

– Не может быть, чтобы отсюда нельзя было выбраться! – шептал себе под нос Фотис фон Саботаж, выстукивая на стекле грустный марш.

Но стена, отделяющая сад клиники от внешнего мира была высока.

– Лестница. Вот, что помогло бы мне выбраться отсюда, – водя вспотевшим от волнения пальцем, рассуждал сам с собой душевнобольной министр.

Его, когда–то лоснящееся от сладкой жизни лицо, слегка осунулось за последние месяцы. Исчезло выражение барской сытости. Выражение властности в глазах потухло. Морщины легли на когда–то гладкий лоб. У рта появились суровые складки. Но фон Саботаж наперекор всему, по–прежнему, верил в свою звезду.

Ещё шесть месяцев назад Фотис фон Саботаж подписывал приказы и издавал законы. А теперь сидит в сером больничном халате, сшитом, вероятно, до Великого Переселения, когда их предки спокойно жили на Земле и даже не мечтали о переселении на планету Зиг, и глядит в окно с надеждой на спасение.

А из–за чего всё это случилось с ним? Неужели из–за того, что он, фон Саботаж имел неосторожность предложить премьеру Хватляндии клонировать динозавров в самый неподходящий момент?

Фотис очень хотел представить всё происшедшее именно таким образом, хотя прекрасно знал истинное положение вещей. Но что всё–таки заставило его друга и покровителя фон Шайтана поступить с ним столь низким образом? И бывший министр перебирал и перебирал в уме различные предположения. И в миллионный раз попытался восстановить в памяти свой последний разговор с премьер министром.

– Надо же хоть как–нибудь прокормить страну! – решительно выдвинул тогда министр Жизни и Смерти самый веский в их споре аргумент.

– Какого чёрта?! – завопил премьер ему в ответ. Четырёхугольные скулы его обозначились ещё отчётливее. Нервно запульсировали желваки под смуглой кожей. – Ты что, совсем рехнулся? Понимаешь вообще, о чём говоришь?

– Да ты только представь, друг Фридрих, сколько свежего мяса имеется на такой мымре! Небось, целую провинцию одной тушей можно прокормить, – глядя водянистыми глазами на давнего друга своего, проговорил Фотис.

Холодные глаза премьера остановились на министре. В глазах – не то издевательство, не то укор.

– Да у тебя что, крыша поехала? Ты чем динозавров этих кормить собираешься? В стране и так – голод.

Вот тогда–то это и произошло: фон Саботаж похолодел от ужаса и сделал непоправимую ошибку – стал защищаться.

– Об этом я как–то не подумал…, – растерялся он и даже умолк на целую секунду.

Такое происходило с ним весьма и весьма редко. Фотис почти никогда не терялся. И не имел обыкновения молчать.

– Ну, травку какую–нибудь достану…, – пробормотал он, – синтетическую…