Три безумных недели до конца света

Всю жизнь учёный воображал, что разум есть движущая сила Вселенной. Но наперекор человеческой логике, Вселенная жила по собственным законам. Ветер не подчинялся логике. Дождь не покорялся законам разума. Почему же он, Диагор, так жаждал, чтобы любовь им подчинялась?! Был ли он слеп?

– Я сейчас размышлял о своём открытии…, – с энтузиазмом произнёс вслух Диагор, натягивая брюки. Он все ещё воображал, что Катарина сумеет проникнуться его радостью. – Мне кажется, что если применить только что полученную мною формулу, клетки станут множиться раз в 100 быстрее. Таким образом… Таким образом, произойдёт… Чёрт знает что произойдёт! Да понимаешь ли ты всю важность этого открытия?

Бедняга! Он радовался так искренне!

– Моя работа…

– Работа! Работа! – раздражённо проворчала она и принялась яростно пудриться. – Только о твоей работе и слышу все эти годы. А как же я?

Но Диагор был так увлечён своей идеей, что не обратил внимания на её гнев. Никогда, собственно, не обращал. Вероятно, это было ошибкой.

Люди, наверное, никогда не научатся жить каким–либо союзом. Их беспокоят только свои собственные проблемы, их собственное «я».

Диагор полностью подчинил своё существование науке. Катарина же всегда воображала себя героиней романа. И кто знает, как сложилась бы их жизнь, если они оба честно играли каждый свой спектакль. Вероятно, из неё получился бы прелестный шакальчик, претендующий на главную женскую роль, ну а из него – малопривлекательный, но гениальный первый герой.

«Не знаю, гений ли я, – весело подумал Диагор. – Но муж я, должно быть, отвратительный».

Впрочем, действительность недолго занимала его ум. И способна ли действительность долго занимать ум гения?! И зачем гению вообще нужна скучная действительность?

– Кажется, – заявил он вслух, наперекор своим мыслям, – я сделал открытие века, которое изменит будущее человечества. Я изменю будущее человечества!

Именно эту фразу его биограф впоследствии с удовольствием записал жирным шрифтом в свою записную книжицу и обвёл красной рамочкой. Кроме всякой прочей чуши, которую биографы обычно вносят в свои творения, фон Краснобай, в частности, писал в своих мемуарах:

«Пока другие младенцы исторгали свой страх перед миром в первом крике, новорожденный Диагор приподнял голову и осмысленно принялся разглядывать комнату и людей, находящихся в ней. Потом были неинтересные детство и юность, которые Диагор просто ненавидел. Настали зрелые годы, когда ему удачно затыкали рот его знаменитые учителя. Но очень быстро он, наперекор всем им, заявил о себя, как неординарно мыслящий человек… Вернее, он всегда был таким. Просто его неординарность ранее ставили ему в вину».

Что ж! Биографы обязаны знать всё о жертве своих творений! Известно так же, что если они чего–то всё–таки не знают, то они это «что–то» просто домысливают. И не нам, бедным читателям решать, что было и чего не было в жизни знаменитых людей.

Это – частное дело между богиней памяти Мнимосини и биографами.

7

– Прежде чем ты изменишь будущее человечества, может, сходим разок в кино? – спросила Катарина, глядя на мужа с надеждой.

Это было так на неё похоже! Она была так глупа! Но он любил её такой, какой она была. А может, он даже любил её именно из–за того, что она была глупа. Он (страшно даже сказать!) нуждался в ней. Её абсурдные вопросы порождали в его страстной голове самые невероятные мысли. Хотя не очень понятно, каким образом глупость в определённых случаях способна порождать мудрость?! Никто из великих мудрецов так никогда и не объяснил, через какой тайный трепет глупость, порой, перевоплощался в животворящую мысль. Да и никто этого не знает. И, может статься, никогда и не узнает.

– Так мы уже ходили вроде бы…, – пробормотал Диагор, думая о чём–то другом. – Вчера…

Она заколотила озябшим кулачком по туалетному столику.

– Ты хочешь сказать в прошлом году!

– Неважно, – отмахнулся он. – Да пойми ты, то, что я сейчас делаю, важно не для меня одного! Может, я сумею спасти не одну жизнь. В стране царит голод. Надо этот вопрос как–то решать.

Подошёл к ней и попробовал поцеловать. Но она увернулась.

– А я? – её голос зазвенел. – А моя жизнь? Смотри, ты толкаешь меня чёрт знает на что!

Эти слова вырвались из недр её души. Но он, как обычно, не придал им должного значения. Мужчине никогда не понять женской души!

Где–то, Диагор читал про это в книгах, где–то в этом мире существует любовь. Ходит среди людей. Зажигает взгляды. Румянит щеки. Говорят также о счастье. Говорят красивые героини старых фильмов сексапильным героям. И если об этом так много говорят, то надо быть уверенным, что оно, счастье, и в самом деле, должно было бы существовать.

Но где?! И что надо сделать, чтобы сделать свою женщину счастливой? Один ли он на целом свете не знал об этом, или это было чисто мужской прерогативой памяти? И если так, то может ли незнание служить оправданием мужчине?

Вероятно, всё–таки, может. Но, конечно же, не в глазах женщины! Тем более, не в глазах красавицы Катарины. И, конечно же, Диагор не был бы классическим мужчиной, если не спросил в самый неподходящий момент: