Три блудных сына

– Сбежал. А сбежал потому, что помогли. А помогли потому, что заплатил. Неважно. Я успел его допросить, он прелюбопытные вещи рассказывает. Будто на стене Пскова женщина появляется, и сколько не стреляй – попасть в ту женщину не получится. Дезертир говорил: «Не можно!» А еще старик седой на коне ездит и водит псковитян на вылазки; в него тоже попасть «не можно». Женщина та – Пресвятая Дева Мария, а старик на коне – святой Николай. Ты бы видел, как этот Ржевусский усы топорщил и глаза выпучивал, когда рассказывал! Что скажешь, пан гетман?

Гетман промолчал. Старика он видел своими глазами и стрелял в него из мушкетона с пяти шагов; женщину видела вся армия, но ведь не скажешь этого образованнейшему из королей!

– Ничего не скажешь? Тогда я скажу: это разложение! Если эта проклятая осада еще немного продлится, мы потеряем армию! А ты говоришь «переспелая дыня». Сам ты… дыня. В какой-то степени.

Замойский заскрипел зубами и сухо проговорил на польском:

– Смею напомнить великому крулю, что это он привел нас сюда.

Ласло с удовольствием перевел фразу, но Баторий, против ожидания, не рассердился.

– Я это помню, Ян, не сомневайся. Вопрос в другом: как поприличней выпутаться…

– Уходить надо и бить Московита! Две-три победы – и псковский позор забудется!

– Хорошо бы, но просто так уйти нам не дадут. Уйдем, но с позором на всю Европу. Ты бы упустил случай ударить по арьергарду растянувшейся на марше армии, имея сильный гарнизон и неприступную армейскую крепость? Я – нет!

– Ты что-то придумал, повелитель.

Баторий походил по комнате, заложив руки за спину, выражение его землистого тусклого лица стало совсем кислым.

– Выйди, Ласло, – отрывисто приказал король.

Когда за переводчиком закрылась дверь, Баторий заговорил, отвернувшись от гетмана и рассматривая какое-то пятно на стене.

– Вчера прибыло посольство от Московита, с мирными предложениями. Ходатаем за Ивана выступает наш собрат по ордену, Антонио Поссевино, ты его знаешь: глуп, как… дыня. Русский царь его совсем очаровал, и Поссевино потерял последние мозги – он всерьез утверждает, что Иван со всем своим народом готов перейти в католицизм. Бедняга Антонио уже растрезвонил «великую новость» по всему штабу, скоро и до армии дойдет.

– Но это же чепуха, кто этому поверит!

– Я! Понимаешь, пан канцлер, я такой наивный, добрый и великодушный христианский король, что верю! Вот верю, и все! – король резко развернулся к своему гетману и пристально посмотрел ему в глаза. – Пусть лучше в Европе говорят, что коварный Московит обманул доброго польского короля, чем увидят правду.

– Какую правду?

– След русского сапога на моей августейшей заднице!

Глава 8 Конец 1582 года, Москва

Царь умирал. И хотя страшные муки еще будут сменяться короткими периодами улучшений, слово приближающейся смерти звучало все непреклоннее: «Пора!»

Царь умирал. Придворные уже сцепились между собой в борьбе за власть, создавались группировки, коалиции, временные тактические союзы; бояре при встрече обменивались вопросительными взглядами: «Как?» – и отвечали безмолвным покачиванием головы: «Пока нет».

Иногда Иван вдруг оживал и начинал активно заниматься делами; группировки моментально распадались, а их участники самозабвенно «стучали» друг на друга, озабоченные спасением собственной драгоценной шкуры. Сразу вспоминалось прозвище их царя – Грозный.

* * *

В покоях было жарко натоплено, царь, одетый в тонкую льняную рубаху, полулежал в креслах перед шахматным столиком. Его партнером был ближний боярин Борис Федорович Годунов, один из сильнейших шахматистов своего времени. Молодой, красивый, умный, он как-то неожиданно быстро возвысился, заняв рядом с Иваном одно из ключевых мест. Боярин Богдан Бельский стоял рядом и наблюдал за игрой.

– Прижал меня Бориска, совсем прижал; не жалеет больного… сдаваться надо! – и дрожащая рука Ивана потянулась к белому королю – положить в знак признания победы противника. – Хотя… разве что вот так попробовать?

Рука царя перестала дрожать, взяла белого коня и поставила рядом с вражеским ферзем.

– Возьму, государь! – предупредил Борис.

– Увы мне…

Белый конь полетел в коробку, а Иван, на одну клетку переставив ладью, устало откинулся на подушку.

– Как?! – Годунов уставился на доску, не веря своим глазам. – Как?!

– А вот как давеча Обатура, – засмеялся царь. – Люблю, грешным делом, этот расклад – и почему на него все покупаются? Просто же… ты лучше скажи, Борис, получается собрать подати, или опять пусто?

– Пусто, государь. Но…

– Что «но»?

– Мужики начинают возвращаться на пашни. Понемногу, но начинают…

– Ага! – подтвердил Бельский. – Я даже терем в тверской вотчине начал строить.

– Сейчас надо бы отменить подати, государь, совсем отменить, – горячо заговорил Годунов. – Годика на три, все равно ведь ничего не собираем. Пусть мужики жирком обрастут…

Грозный задумался, потом кивнул головой.

– Хорошо. Посчитай все и напиши; почитаю, подумаю…

Годунов смущенно засопел, а Иван засмеялся.