Три блудных сына

– Ох ты! Опять забыл, что ты неграмотный! Учись, Бориска, голова у тебя светлая… а пока что диктуй подьячим. Ступай, займись.

Годунов ушел, а царь предложил Бельскому:

– Сыграем?

– Тебе неинтересно со мной, государь…

– И то… расскажи, что там слышно про Обатура?

– Занялся делами королевства; хозяйство налаживает, школы открывает, управление меняет. Кто понимает, говорят, очень толково.

– А что родич твой, Давид? Жив?

– Жив! – Бельский удивленно развел руками. – Обатур его приблизил и обласкал. Шляхетский герб пожаловал: шахматный конь на лазоревом поле. Все гадают, что бы это значило…

– Ха-ха! Вот с Обатуром играть интересно, жаль, что не успею…

– Государь, – осторожно начал Бельский, – я лекаря арабского выписал, говорят – чудеса творит…

– Мертвых оживляет? – деловито спросил царь.

– Ну…

– Тогда не надо. Хотя – давай. Еще одного шарлатана поглядим, все веселей. Говорят, арабы хорошо в шахматы умеют…

– Он хорошо боль унимает…

Иван вдруг напрягся, цепко схватил боярина за руку и жарко заговорил ему прямо в ухо:

– А вот боли своей я никому не отдам! Может, с ней грехи мои выходят, может, и простит меня Господь! Пусть боль, пусть муки – лишь бы не в пекло!

Царь откинулся в кресле и обессиленно махнул рукой:

– Тебе не понять… никому не понять…

Снаружи послышался невнятный шум, двери раскрылись и в покои вбежал боярин Федор Нагой, которому доступ к царю был дозволен в любое время.

– Государь! – задыхаясь от волнения выкрикнул Нагой. – Радость, государь!

– Говори, Федко!

– Помнишь, ты запретил Строгановым казачий посыл за Камень?

– Помню!

– Опоздал тогда гонец, ушли казаки. Хан Кучум разбит, нойоны его казакам поклонились, улусы погромлены! Атаман Ермак Тимофеев кланяется тебе, великому государю, новой твоей землей – Сибирью! Грамоту от Ермака привез его есаул, Иван Кольцо.

В царских покоях установилась долгая тишина, которую никто не смел нарушить. Вдруг прозвучал спокойный, сильный голос Ивана Грозного:

– Иван Кольцо – не тот ли это разбойник Ванька Перстень, что и раньше с Ермаком ходил?

Никто не ответил, и опять повисла тишина. Лицо Ивана Грозного приобрело немного наивное, детское выражение, слезы непрерывным потоком лились из глаз на бороду, а губы едва слышно шептали:

– «Отче! Я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих»… «Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его…»

Эпилог

1626 год, Англия, графство Букингемшир, поместье сэра Джерома Горсея, шерифа графства и члена парламента, бывшего агента Московской торговой компании

«Старик, дряхлый старик, и нечего себя обманывать. Волосы покрасил, дурак, теперь осыпаются, как листья осенью. Хорошо, хоть зубы на месте, не подвели предки, оставили в наследство фамильную «улыбку Горсеев»… можно еще и ростбиф порвать… да. Последнее старческое удовольствие».

Так размышлял сэр Джером в ожидании завтрака, ощупывая десны языком. Зубы действительно были крепкие и совсем не желтые, несмотря на пристрастие к табаку. Впрочем, от былой привычки остались лишь две трубки в день: после завтрака и перед сном. Режим! Старая добрая Англия…

Горсей вздрогнул: перед глазами, как наяву, встали картины жутких пиров в Александровой Слободе, когда от тяжелых закусок раздувался живот, а от бесконечных «здравиц» трещала голова, и это хорошо, если только трещала – могла и слететь. Запросто, и никой статус посла, никакая близость к государю не защитит. Протрезвеет царь и напишет королеве письмо с извинениями: «Я с твоим слугой поиграл неосторожно…», а если та выразит неудовольствие, обзовет ее «пошлой девицей» прямо в официальном послании. Великую Елизавету!

Сэр Джером рассмеялся, вспомнив, как вытянулось и без того длинное лицо королевы, когда он перевел ей эти строки из царского письма… а он еще смягчил, сказал «простая девица»! Да… надо признать, «пошлая девица» действительно была великой правительницей, не то что нынешний король[130]. За год правления все накопленное по ветру пустил!

Вошел лакей и застыл, ожидая, когда хозяин обратит на него внимание.

– Говори, Чарльз, что там?

– Он приехал, сэр. Прикажете впустить?

– Да, да, скорее! И пусть подают завтрак, на двоих.

Энергичной походкой вошел крепкий, сухопарый, чисто выбритый старик, одетый в черный облегающий камзол и простые, черные же панталоны. Кавалерийские сапоги с квадратными мысами, без всяких подвязок и пряжек, гулко топали по каменному полу; тяжелая шпага, висевшая на левом боку, указывала на принадлежность старика к дворянскому сословию.

– Ты прямо как пуританин[131], Михал Михалыч! – сказал сэр Джером по-русски, почти без акцента.

– Пуритане – самые достойные люди во всей этой вашей Англии; живут правильно, благочестиво; жаль только – верят во всякие жидовские сказки, – проворчал вошедший и поставил на стол тяжелый с виду саквояж.