Три часа ночи

В дальней от входа части зала располагались кабинки. Подойдя ближе, я увидел, что возле каждой из них закреплен приемник для монет. Опустив в него пять франков, можно было войти в кабинку, поставить что-нибудь из обширной подборки фильмов в видеомагнитофон и насладиться несколькими минутами уединенного просмотра.

На каждой двери была надпись: «Priere de laisser cet endroit aussi propre que vous desirez le trouver en entrant» — «Просим вас оставить это место после себя таким же чистым, каким вам хотелось бы видеть его при входе».

Рука уже потянулась в карман за пятифранковой монетой, как вдруг до моего слуха донеслась череда нечленораздельных гортанных звуков, словно кому-то срочно потребовалось прочистить горло. Звуки раздавались из одной из кабинок и вскоре сменились стонами нарастающей громкости, завершившимися протяжным выдохом.

Спустя полминуты из той кабинки, распространяя запах вонючих сигарет, вышел старик, на ходу застегивающий испачканную ширинку; судя по всему, просьбу на дверной табличке он не выполнил.

Я инстинктивно вытащил руку из кармана и понял, что рядом со мной стоит папа.

— Может, пойдем? — произнес он нейтральным тоном.

Мы направились к выходу. Продавец-шахматист даже не соизволил взглянуть на нас; похоже, тут никому и в голову не приходило проверять, не воруют ли покупатели.

Некоторое время мы шли молча.

— Мне почему-то вспомнилось, что, когда я был маленьким, ты изредка играл на пианино, — сказал я. — На том, которое до сих пор стоит у нас дома.

— Да, было дело.

— А что именно ты играл, я не помню.

— Всего понемножку, но в первую очередь старый джаз.

— Я забыл, ты в детстве занимался музыкой?

— Несколько лет ходил к преподавателю, но в итоге выучился играть то, что мне было по душе, только после того, как перестал брать уроки. В университетские годы мы с тремя друзьями создали группу: фортепиано, барабаны, контрабас и саксофон. Играли на танцевальных вечерах, на свадьбах и так далее. Даже кое-что зарабатывали. Было весело. А еще мы планировали записать собственный альбом. Потом выпустились, и каждый из нас пошел своей дорогой, которая не была связана с музыкой.

— Ты тоже сочинял мелодии?

— Да, мы написали несколько произведений. Два-три из них мне даже нравились.

— Как давно ты не играл?

— Вообще-то я не прекращал играть все эти годы. Помаленьку упражняюсь, стараюсь не растерять навык.

— Но у тебя дома нет пианино.

Он кивнул.

— И где же ты упражняешься?

— Хожу к другу, который работает в магазине музыкальных инструментов, и играю. Каждый раз сажусь за новое пианино.

— Почему ты не забрал пианино из нашего дома?

— Сам не пойму. Возможно, оставляя предмет, который нам дорог, в месте, которое нам не хочется покидать, мы пытаемся сохранить связь с этим местом, потому что надеемся на возвращение… В общем, не знаю.

Папин ответ поверг меня в ступор. Он ведь сам бросил нас с мамой. Что же тогда означают его слова?!

Больше вопросов на эту тему я решил не задавать. Я чувствовал, что ответы на них перевернут мои представления о нашей семье. К этому я пока не был готов.

— А тебя какая музыка интересует? — спросил отец.

— Не могу сказать, что я меломан. Я слушаю кое-кого из исполнителей авторской песни, люблю рок-баллады. В общем, мне по душе композиции, которые рассказывают какую-нибудь историю или позволяют ее представить. Слова меня привлекают больше, чем музыка.

— Приведи пример.

Поразмыслив секунд десять, я ответил:

— Мне очень нравится одна из баллад Дона Маклина, но, думаю, ее название ничего тебе не скажет.

— Имя музыканта я точно слышал. А песня как называется?

— «American Pie». Она посвящена авиакатастрофе пятьдесят девятого года, в которой погибли трое музыкантов. В тексте песни полно разной символики, я обожаю ее слушать, потому что каждый раз непременно открываю для себя новый смысл или подтекст. Композиция длится почти девять минут.

— Я хочу ее послушать, — сказал отец серьезным тоном.

— Хорошо, когда вернемся, я дам тебе запись.

На папиных губах мелькнула неуверенная улыбка.

— Я сейчас вдруг подумал, что почти ничего о тебе не знаю. Я понятия не имею, чего ты хочешь в жизни, чем мечтаешь заниматься. Но, наверное, это со всеми родителями так.

— Да я и сам не пойму, чего хочу. Одно время ломал голову над этим вопросом, но мне постоянно казалось, будто я задаю его в пустоту. Если я тебе кое в чем признаюсь, можешь пообещать, что не станешь тревожиться? Это уже дело прошлое.

— Хорошо, обещаю.

— Иногда я пытался вообразить, что ощущает человек, совершая самоубийство.

Он и бровью не повел.

— Каким способом?

— В том-то и загвоздка. Я не мог найти способ, который показался бы мне надежным. В смысле, такой, чтобы точно ни капли не страдать.

— Эти мысли до сих пор тебя занимают?

— Уже нет.

— Понятно. Меня, кстати, они когда-то тоже посещали.

— Правда?