Три часа соблазна

– Коркой хлеба!.. Да нет. Не коркой, конечно, – тяжело задышала Раиса. – Я ж все время впроголодь. И тут однажды... подружка позвала меня на каток, подружка у меня была, Дарина, а зимой дело было. А чего дома сидеть – мамка воет после пьянки, вонь дома, жрать нечего... Ну я Дарине и говорю, дескать, купишь пирожок – пойду. Она купила. Я и пошла. Ну она-то на коньках катается, а я рядом, на дырявых валенках скачу. Ей нравится, что кто-то ее уменья оценивает, а у меня уже коленки от мороза стучат. И тут подходит к нам мужичок такой... хорошо одетый. Он у нас во дворе жил, а каток же во дворе и есть, ну и вот. Он подходит... Серьезный такой. Трезвый. Я сразу подумала, что он начальником катка работает. Маленькая была, дурочка. У той коробки и вовсе начальника никакого не было... Он подошел и говорит мне: «А ты чего не катаешься? Лентяйка, да?» Ну тут я ему ногу и подняла. А у меня из валенка голая пятка торчит. Говорю: «У нас дома на валенки-то денег нет, где уж мне коньки купить!» И тут он как схватит меня за ногу, да как закричит: «Это кто ж девчонку в мороз босиком отпустил? Куда твоя мать смотрит?» А Дарина ему типа: «Мать у нее дома, она пьяная спит, ей не до Райки, а завтра накормит и дырку тряпкой заткнет, так что все нормально». И тут мужик так побледнел немного. Потом говорит: «Пойдем». Я уперлась, мол, мы всегда с подружкой вместе, и ее берите. Он и ее взял. Дарина коньки на плечо, и пошли. Приходим, а у мужика во дворе машина стоит. Он нас садит, и едем мы... черт знает, куда он нас вез. Приехали на дачи. А у него так на даче красиво! Елки всякие большие, все в снегу, прямо, как в сказке. И дома камин. Я только на картинке камины видела, в богатых журналах, а тут настоящий. Правда, кроме камина у него там ничего и не было, все простенькое, но чистое. Затопил он камин, и стал что-то с едой мудрить. А мы с Даринкой только хихикаем, чего нам, дурочкам. И соорудил он нам пир! Курицу пожарил с золотистой корочкой, картошки нажарил, и еще вина какого-то сунул. А мы и рады стараться, дескать, уже большие и любое вино нам по фигу. Честно говоря, это Дарина из себя деваху строила, а я все больше на курицу налегала. Но и винище пила тоже. А оно такое противное. Вроде бы и сладкое, но такое теплое. Дядя Женя его специально грел, чтобы я не заболела. Называл это... то ли грог, то ли глинтвейн... да какая разница... Я потом и не помню, как меня в сон потянуло. Потом просыпаюсь, рядом со мной чья-то туша! И прямо к моему лицу лезет. Ну, кричать, конечно, пробовала, да только... там уж кричи не кричи, дачи же кругом... А утром... утром я на себя смотреть не могла, а на него тем более. С Дариной то же самое случилось, потому что она ко мне тихонько подошла и говорит: «Сами виноваты, не надо было ехать... а теперь об этом вообще никому рассказывать нельзя, потому что, если узнают...»

– Господи! Да сколько же вам было?

– Мне еще четырнадцати не было, – пожала плечом Раиса. – А Дарина... она чуть старше была, но тоже соплюха еще.

– С ума сойти! Тринадцать лет девчонке, ее целую ночь нет дома, неужели ваши матери так и не спохватились?!

– Ну, моя-то сутки глаз открыть не могла. Они и не знала, когда там день на улице, а когда ночь. А у Даринки мамка так не пила, как моя. Зато вечно уезжала, у нее все время новые друзья, знакомые, а Дарину она... Как же она говорила... «Воспитывала в свободном духе», вот. Но это она такими красивыми словами прикрывалась. А на самом деле, ей за дочкой некогда смотреть было. То у нее гастроли, то выступления...

– Она была артисткой?

– Нет, она гримером работала. Но если театр куда выезжал, то ее брали с собой на гастроли. А если не выезжал, она весь вечер сидела в театре. А потом у них банкеты, вечера творчества, и бесконечные мужчины – ее мать была хорошенькая, как кукла. В общем, Даринка в ее личную жизнь никак не вписывалась. Правда, она оставляла Дарине полный холодильник и даже деньги. Вот и получается, что никто нас не терял.

– И что же дальше произошло?

– А что дальше... дальше этот дядя Женя привез нас домой. И... вот честно скажу, это, конечно, не правильно, но... мне у него на той даче, с жарким камином, пусть даже с этим чертовым глинтвейном было куда лучше, чем дома. Он всю дорогу нам байки какие-то рассказывал, смешил, и ни словом не обмолвился, что было ночью. А потом еще остановился, вот я ж говорю – мне сапоги купил, и каждой по коробке конфет. Я из-за этих сапог про все забыла. А когда к дому стали подъезжать, он нас подальше от дома высадил и так заманчиво сказал: «Если будете меня слушаться, я вас устрою на телевидение, и вам дадут отдельную квартиру. Вы же знаете, сколько там получают. Господи! Для меня это было – все! Предел моих мечтаний! И для Даринки, похоже, тоже. Она мне потом сказала: „Если ты кому-нибудь проболтаешься, я тебя лично убью, потому что мне обязательно надо на телевидение. Тогда меня моя мать увидит и поймет, кого она бросала из-за этих мужиков! А я получу квартиру и уеду!“ Да я бы и сама никому не рассказала.

– И вы молчали?