Три дня без Веры

Она снова была одна. Она всегда была одна.

10

Москва — большой город. Тут есть широкие проспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты, небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города в другой, нужно целый час ехать на метро. Москва — большой город. Но куда пойти холодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс и ледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, подняв воротники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят на тебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать — и в окнах гаснет свет. Город засыпает… Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.

Вера вышла из метро и повернула налево.

В подземном переходе, подражая Земфире, девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всего человек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали, покачиваясь в такт музыке:

— Но у нас СПИД, и значит…

Один из молодых людей стоял в стороне и разговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном, пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самым неожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-под которого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитур дополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.

Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, что делать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянула ей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядывать Веру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие трубы штанин, ботинки «Доктор Мартинз», черная пуховая куртка, вязаная шапка «Naf — Naf», тоже черная, и такие же перчатки.

— «Naf — Naf»? — сказала старуха деловито.

Доктор наук, который просит милостыню, в наше время не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках, тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницах дорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.

Вера молчала.

— Что ты тут делаешь? — строго спросила старуха.

Вера замялась.

— Понимаете… дело в том… я как раз иду домой… Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.

— Это ты в отделении будешь рассказывать, сухо сказала она и высморкалась. — Следователю.

Вера не нашла что ответить.

— Ну что, — старуха аккуратно сложила платок и сунула его в карман, — ушла из дома?

— Ушла, — честно сказала Вера.

— Замерзла? — спросила старуха.

— Гагачий пух, — Вера похлопала себя по карманам куртки, — очень теплая вещь.

— А ночевать где будешь?

Вера пожала плечами.

— Вот именно, — старуха чихнула и снова до стала из кармана платок. — Сначала надо думать, а потом делать.

— Я хотела остаться у моей двоюродной сестры, — объясняла Вера. — Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я…

— Ага, — сказала старуха, давая понять, что этот рассказ не внушает ей доверия, — там было много народа, и ты решила переночевать на улице.

Она высморкалась.

— Нет, понимаете…

Вера с удивлением заметила, что готова рассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первый и последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и ты говоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто не узнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-таки рассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Вера решила не вдаваться в подробности.

— Есть хочешь?

— Нет. Не очень.

— Ладно, — сказала старуха, — можешь остаться у меня.

— Разве у вас есть дом?

— Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.

— Правда? — удивилась Вера.

— А ты думала, я живу на вокзале?

Вера немного смутилась. Действительно, с чего она взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.

От толпы отделилась блондинка с длинными распущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах. Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, она была похожа на модель из дорогого журнала — просто красавица. Девушка нетвердой походкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, которая ничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:

— Баб Зин, дай жетон.

— Нет у меня жетона. — Старуха явно была недовольна.

— Жалко.

— Эх, Шурка, — сказала старуха, — опять надралась. Отца бы пожалела. Иди домой.

— Не могу, — сказала Шурка, продолжая улыбаться. — От меня разит за километр. Но я, — она подняла вверх указательный палец, — как раз собираюсь ему позвонить.

Ее глаза блестели, а на щеках выступил румянец.

— Дура ты, дура, — сказала старуха, качая толовой. — Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.

— Замуж рано. Баб Зин, пусти переночевать. А я с гавриками погуляю.

— С гавриками я сама могу погулять, — строго сказала баба Зина. — А спать будешь на попу.

— Ура, — обрадовалась Шурка, — хочу спать на полу! А почему?

— Вон, — старуха ткнула в Веру указательным пальцем, — из дома ушла. Тоже умная, вроде тебя.