Три дня до Нового года

Почему-то другим девчонкам Пашка не очень нравился – молчаливый, угловатый, конопатый. А Надежде в нем все приглянулось: и скромность, и беззащитность, хотелось оградить его, как мать ограждает своего ребенка, от неприятностей. Его рыжина напоминала родное пшеничное поле, колосящуюся рожь, бескрайние просторы, где сколько угодно можно беспрепятственно летать в мыслях, задыхаясь от счастья.

Она долго вымеривала будущую «юбку», и вот выкройка легла так, что одна ее половина оказалась в одной плоскости с другой, пашкиной. И в этом чувствовался тайный знак, как будто кто-то свыше объединил их судьбы. Надежда взяла большие портняжные ножницы Татьяны и принялась резать клеенку. Та вдруг начала «морщиться», собираться в волну, не даваясь ножням, как живое существо. Этот момент она потом не раз вспоминала в больнице – как резала детскую клеенку, резала как по-живому. И возможно, если бы не взялась шить эту злосчастную «юбку» Пашке, и не была бы с ним, но в то же время и не случилось столько горя, от которого по ночам рыдала в потные подушки. Надежда часто думала, кто для нее главнее – муж или ребенок, и почему-то ни разу не останавливалась на муже, избирая для себя дитя. В ней за это трагическое время, проведенное в больницах, будто что-то оборвалось, вычленилось что-то женское. Вместе с ребенком умерла в ней женщина. И возможно, именно поэтому она не может забеременеть, не способна вновь зачать.

Снаряжение было готово к середине марта, когда будущих туристов-водников накрыла весть, что их руководитель Николаич – очень опытный возрастной турист – находится в больнице с отмороженными ногами. В тот год была холодная зима, и лыжный поход по Уралу явно не удался. Туристы попали в метель и заблудились в горах. Все члены группы по очереди ходили к Николаичу в больницу. Свежие яблочки, которые тогда с трудом находились, творожок с базара и, конечно же, лекарства, мази по блату поставили руководителя группы на ноги в прямом и переносном смысле. И Николаич, хоть и без энтузиазма, но продолжил подготовку к походу.

И вот он, долгожданный день отправки – 26 апреля 1986 года. Наконец-то он наступил! Поезд Москва – Ивано-Франковск отправлялся с Киевского вокзала в 7-30. Добираться в столицу из их провинциального города первой утренней четырех часовой электричкой было рискованно – вдруг она опоздает или придется долго плутать в переходах, добираясь с Ленинградского вокзала до Киевского. Новички предпочли более безопасный вариант – вечернюю электричку, туристы с опытом – раннюю. «Старики», как их называли в группе согласно армейскому жаргону, с вечера зафрахтовали квартиру Макса, которая находилась в пяти минутах ходьбы от вокзала. Ночь была бессонной, но веселой: пели до утра так, что соседи сначала стучали по батареям, а потом потянулись на «огонек».

Встреча двух групп на «Эльбе» – возле касс Киевского вокзала – состоялась вовремя, можно было еще даже подремать. А потом стало происходить что-то невероятное. Отменили все поезда, идущие на Киев. Никто не называл причины, и пассажиры находились в неведении. Тем временем прибывающих с каждым часом становилось все больше и больше, и уже казалось: чуть-чуть – и вокзал лопнет от их изобилия. Где-то плакал ребенок, где-то бренчала расчехленная гитара, а за мутными окнами разгорался новый день.

После двух часов безрезультатного ожидания стало понятно, что это надолго, однако никто не спешил сдавать билеты и отменять запланированное. С трудом удалось выйти из душного помещения на улицу. Вся группа расположилась прямо на газоне перед вокзалом. Начали рассказывать туристические байки, петь песни. Время летело незаметно. И только руководитель похода Николаич находился в какой-то задумчивости, когда всем было весело.

Поезд прибыл с опозданием на семь часов – в 2 часа дня. Обезумевшая от ожидания толпа, среди которой были многочисленные группы туристов, хлынула на безлюдный перрон. Надежда помнит, как под куполообразными сводами вокзала в лучах ослепительного солнца потянулся состав. Такую картинку она видела в фильме «Анна Каренина» в последние минуты жизни главной героини.

Кто-то сзади сказал:

– Ну что, рискнем?

Это насторожило Надежду, но она подняла ногу на подножку поезда и взошла в вагон.

Яркий свет пронзил пространство палаты, дружно заскрипели кровати, из чего можно было понять, что сон больных прерван.

– Вот здесь, в третьей, и будете, – сказала Шурочка, поправляя свой колпак.

Казалось, нагрузки ей нипочем. Сегодня она была особенно хороша, как бывают хороши влюбленные барышни, спешащие на свидание к любимому человеку. Она светилась каким-то обновленным светом, и носик ее блестел то ли от крема, то ли от состояния внутренней лучезарности.

– Возле окна, правда, но ничего. Дует поверху, а она лежать будет ниже, – продолжала говорить медсестра кому-то за дверью.

Шурочка ловко откинула одеяло. Из-за двери, где-то наверху, появилась больших габаритов голова.

– Гм, Вы считаете, что ее можно в общей оставить? – прокуренным басом гаркнула Голова.