Три дня и три ночи в загробном мире

Начальник ругал тех, кто бросил меня в подвал, и говорил, что он отвечает за меня и ему надо допросить меня по закону.

Они ушли, а во мне проснулся ужас, что меня снова станут допрашивать.

Первыми в моём теле ожили пальцы рук. Сначала только кончики, потом выше, и вот уже я мог согнуть руку в кисти… Последними ожили ноги. Было больно и мучительно, но жизнь постепенно возвращалась в моё тело. Ледяной озноб напал на меня и тряс всего… Потом стих, и я стал медленно согреваться. Почувствовав жизнь в теле, стал приходить в порядок мой разум и сознание.

И в вернувшемся разуме своём я хранил память о том, где я был, куда водил меня Старец и как я упал на землю. Душевная боль охватила меня от мысли, что я покинут и вновь нахожусь в тюрьме.

В том же оживающем разуме медленно нарождалось воспоминание о ночи, в которую я был схвачен и брошен в яму к страшным зверям. Да, я ещё не мог отделять испытанное моим телом от странствований моей души.

И то, и другое переплеталось в моём сознании, и пережитое моим духом было сильнее и ярче, чем реальное и зримое, земное… Я мучительно старался разобраться в этом клубке двух нитей воспоминаний.

Мне становилось до ледяного холода страшно, когда я вспоминал, где я был и что со мной сталось. От этого ужаса я закрывал глаза, закутывался с головой, чтобы не видеть явь, погрузиться в сон и, быть может, снова очутиться там, где я некогда был. Иногда мне слышался голос Старца. Я прислушивался к нему; казалось, ещё мгновение — и я снова его увижу. Но в это время раздался стук в камере и извлёк меня из забытья…

Часовой принёс суп. Есть мне хотелось, и запах манил меня, а брал в рот — не шло. Ел через силу… Одолел рисовый суп и тут же почувствовал такую страшную боль в желудке, что у меня выступил холодный пот, и я потерял сознание.

Но всё прошло, не суждено мне было умереть.

Я старался как можно больше спать, не видеть, не слышать и не сознавать окружающего. Я был слаб, но я и не хотел снова быть здоровым, выйти и увидеть свет. Мне хотелось уйти туда, где я некогда был, но все мои усилия были напрасны.

Когда я от слабости или скорби засыпал или впадал в оцепенение, я тотчас же видел, как я покидаю тюрьму, и видел всё совершенно ясно, не похожим на сон.

И я не ходил по городу, а витал над ним, легко парил, садился на крыши домов… и всё уверял себя, что — это не сон.

Видел людей внизу и думал, как они относятся к тому, что я летаю? Порой поднимался так высоко, что садился на облако и смотрел вниз на крошечные дома и нитки дорог… Ходил на кладбище, бродил по берегу моря, но всегда внутренне чувствовал, что я не свободен и должен возвратиться на то место, где лежал.

Всё это было так реально и отчётливо, что, когда я пробуждался, мне казалось, что я только что сюда вернулся.

Силы мои быстро возвращались. Я уже ходил по камере. Глаза были ещё слабые и не переносили света. Пищи давали достаточно, я сужу по тому, что она всегда оставалась. Я поправлялся, но долго думать не мог, уставал, меня клонило в сон.

Ни в коем случае не допускал я мысли, что был мёртв, и всё виденное мной — лишь смертный сон, как думают некоторые. Я больше и глубже верил не тому, что со мной произошло дома и в ГПУ, а тому, что было вне человеческого разума и понимания.

Пережитое моей душой тянуло к себе с такой силой, что я рад был бы закрыть глаза, чтобы никогда не видеть реального, осязаемого мира.

Я не верил, что то был иллюзорный, призрачный и фантастический мир. Тосковал по нему, как по родине. Окружающий меня мир казался серым и унылым. Я не мог и подумать, что после телесной смерти пережил всё виденное только душой и вне тела. Мне казалось, что все странствия я совершил с душой и в теле.

ГЛАВА 18

В канцелярии ГПУ. — Под конвоем. — Голос Старца и бегство из-под стражи.

Пришёл часовой с солдатами ГПУ и велел мне идти с ними в канцелярию.

Я еле двигался от слабости. Ноги подкашивались, как у пьяного. Кружилась голова, глазам трудно было смотреть на свет. Всё было как бы подёрнуто пеленой тумана. Я протирал глаза, но это не помогало. Они так ослабли, что каждый предмет двоился и расплывался в мутное пятно.

Привели меня в помещение. Оно было точно таким, каким я видел его духом своим: маленькая комнатка, а в ней сидит светловолосый начальник над бумагами…

Часовой привёл меня и вышел. Мы остались с ним наедине. Он велел мне сесть у стола и стал читать протокол следствия по моему делу.

Обвинения начинались в протоколе с моего пребывания дома. Всё было разузнано ими по месту моего жительства… В протоколе стояли страшные обвинения — в контрреволюционной и антисоветской деятельности, в шпионаже и связи с заграницей. Там было и то, что некогда я уже был арестован за попытку перехода границы. Ужасные статьи обвинения следовали одна за другой.

Когда я прочёл всё это, я прямо и просто поглядел ему в глаза и спросил: "Что же мне будет за все эти ужасы и злодеяния?"

Он вздохнул и сказал: "Будешь препровождён этапом по месту жительства, а там на месте будет суд".