Три дня иного времени (СИ)

- Я даже и не против, - прибавил он, улыбаясь. - Но только я завтра уеду в свой Новосибирск, и что дальше?

- 'Дальше', 'дальше'! Зачем думать про 'дальше' и расчерчивать свою жизнь как тетрадку! Кто всё время заботится о 'дальше', тот не живёт в 'сейчас'!

- Доля правды в этом есть. Верно, правда, и другое: кто не думает про 'дальше', получает однажды такое 'сейчас', от которого хочется сбежать как чёрт от ладана, а сбежать уже некуда. Я не против потому главным образом, что всегда хотел посмотреть на них... на мыслящую молодежь нашего века, что ли, послушать их, задать им пару вопросов.

- Эти патлатые в джинсах - они для тебя мыслящая молодежь?

Странное дело: два дня назад я и сама отчасти верила в то, что главный ум и главный фермент мысли нашей эпохи - это именно 'патлатые в джинсах'. Впрочем, выражение уже перестало быть точным: мода на длинные волосы, актуальная ещё четыре года назад, сейчас почти сошла на нет, я просто воспроизвела комсомольский штамп, который ещё совсем недавно постыдилась бы воспроизводить.

- Но что же делать, Ника! Других-то нет. Простите, мне надо собираться...

- Я... провожу тебя до остановки троллейбуса?

- Нет, я вызову такси, а то снова припозднюсь.

XIX

На вчерашнем месте я была без одной минуты три. Завидев Августа издали, я едва не побежала со всех ног, с трудом заставила идти себя чинно. А подойдя, едва не бросилась ему на шею. Выдохнула:

- Здравствуй...

- Здравствуйте, чудесная девушка.

- Опять на 'вы'?

- Я стараюсь, я буду стараться, но только, пожалуйста, не ломайте меня, уважьте и мою свободу тоже.

- Мы погуляем по городу, я проведу тебе экскурсию, хочешь? (До того я наспех пролистала путеводитель на английском языке, который купила по случаю в киоске копеек за семьдесят, что ли, чтобы сдать тему My Native City .)

- Конечно.

- И... можно взять тебя за руку?

Улыбаясь, он сам протянул мне руку

И вот, держась за ручку, как первоклассники, мы начали нашу экскурсию: прошли под Знаменской башней (одной из трёх, оставшихся от укреплений Земляного города), мимо Торговых рядов, про которые я только и сумела сказать, что это - торговые ряды, где раньше сидели и торговали бородатые толстые купцы в суконных поддёвках. Добрались до Музея-заповедника, он же бывший Спасский монастырь, он же Кремль. Купили на кассе два билета: взрослый, за тридцать копеек, и студенческий, за двадцать.

Выйдя на площадку перед Спасо-Преображенским собором, я поскорей, как школьница, которая боится забыть урок, выдала всю самую важную информацию: названия окружающих нас сооружений, годы постройки, предназначение.

- Ах, да! - вспомнила я. - Где-то здесь, на территории, нашли 'Слово о полку Игореве', единственный экземпляр! Вот и всё, кажется. Про это невзрачное здание я особо не знаю что рассказывать. Refectory оно называется, то есть, видимо, 'Рефекторий', но хоть убей, не знаю, что такое рефекторий...

- В 'этом невзрачном здании', - мягко прервал меня Август, - которое по-русски называется 'трапезная', собирался на протяжении четырёх месяцев, пока второе ополчение 'князя Пожарского и гражданина Минина' накапливало силы для похода на Москву, 'Совет всея земли': первый, наверное, в истории России общерусский парламент. В этом же 'невзрачном здании', а точней, в его дальней, второй половине, возведённой уже в XVII веке, пару месяцев прожил юный Михаил Фёдорович Романов, когда, будучи призван на царство, был застигнут в Ярославле весенней распутицей. А ещё по той земле, на которой мы сейчас стои́м, Ника, не менее четырёх раз проходил царь Иван Грозный, первый русский царь, человек выдающийся и страшный, первая жена которого, Анастасия Романовна Захарьина, исцелилась от болезни, приложившись к мощам святых князей Фёдора, Давида и Константина. Мощи эти тоже были обретены в Спасо-Преображенском соборе, не одно 'Слово о полку Игореве'.

Я только рот распахнула.

- Ты больше меня знаешь! - нашлась я наконец. - Ну ты и жук, однако! Откуда?

- Просто умею читать, а это же наша история...

- А стоял, слушал мой детский лепет, усмехался, небось, про себя... И не стыдно?

- Не усмехался, нет, но очень хотел тебя послушать.

- Зачем?

- Чтобы знать, что для тебя, советской девушки, важно, а что несущественно. Ника, дорогая, подумай-ка: всё это великолепие вокруг нас создал русский народ, так?

- А как же!

- То есть мастеровые, а то даже и крестьяне, тёмные, серенькие, забитые крестьяне, по твоему представлению, и сделали они это во времена феодализма, руководимые попами-захребетниками и дворянами-кровососами. Впрочем, эти кровопийцы тоже иногда творили, а не только пили кровь трудового народа: 'Слово о полку Игореве' или сам князь написал, или его дружинник, в любом случае, не пролетарий. И вот пришёл семнадцатый год, поставили к стенке захребетников, укоротили ровно на голову кровососов, трудовой народ расправил плечи, распрямил голову - и что же он в творческом отношении породил равновеликое 'Троице' Рублёва, 'Войне и миру' Толстого, Первому концерту Чайковского?

- Ты... не можешь, не должен говорить так! Трудовой народ создал БАМ, ДнепроГЭС...